"Эксперт": Последний год халявы
Угроза массовых протестов, так или иначе связанных с экономическим кризисом, стала реальностью. На Дальнем Востоке, в Сибири, на Урале и в Калининграде автомобилисты протестуют против повышения импортных пошлин на подержанные иномарки. В Ульяновске и Тольятти сотрудники предприятий автопрома, наоборот, митингуют в поддержку повышения пошлин. Правительство в непростой ситуации: в Приморском крае, например, против повышения выступают далеко не только те, кто привык ездить на японских машинах. Обслуживание рынка подержанных иномарок — это стихийно возникшая отрасль экономики Дальнего Востока, которая дает хлеб десяткам, если не сотням тысяч человек. Даже если во Владивосток за счет государства повезут «Жигули», это не компенсирует людям потерю бизнеса или работы. Но и российский автопром — это сотни тысяч занятых.
Собственно, это лишь пример того, как разнообразие российских экономических укладов может порождать социальную напряженность во время экономического кризиса. А также того, что напряженность неизбежно требует политического ответа — по ситуации с пошлинами на прошлой неделе уже высказались премьер-министр и спикер Госдумы.
У политического класса есть большой соблазн именно в социальном протесте увидеть главный нерв времени. Коммунисты рассуждают о неотвратимости социального взрыва, известный экономист Евгений Гонтмахер рисует сценарий, когда протесты против закрытия градообразующего предприятия в некоем провинциальном городе влекут за собой чуть ли не коллапс государственной власти в масштабах всей России. Центр социально-консервативной политики «Единой России» требует стимулировать потребление, то есть повышать зарплаты. За идеей повышения зарплат стоит все тот же страх перед социальным недовольством. Иначе не объяснить поразительный пассаж из заявления ЦСКП: «Единственная нерешенная в российской экономике проблема после раздачи нескольких сотен миллиардов рублей — как стимулировать спрос».
Оппозиция рассчитывает, что волна социальных протестов позволит ей усилить свои политические позиции. А ЦСКП, вероятно, полагает, что, если эту волну невозможно предотвратить, ее надо возглавить.
Эта игра, во-первых, конъюнктурна, а во-вторых, рискованна. Если главной нашей проблемой оказывается снижение потребления, то следующий шаг — навязать российским компаниям обязательное сохранение нынешнего уровня заработной платы, а то и его увеличение (надо же как-то компенсировать потерю спроса огромного мирового рынка). Но это будет означать, что компании не смогут снизить свои издержки, повысить эффективность и выйти из кризиса живыми и окрепшими. Современные исследования Великой депрессии, к которой так часто апеллируют сегодня, показывают, что аналогичные меры, принятые Рузвельтом, затянули депрессию на несколько лет. Здесь стоит вспомнить о том, что у Рузвельта были свои резоны так сильно бояться социальной агрессии. Америка опасалась разрастания фашистской угрозы на своей территории. Наши же страхи социального взрыва сильно преувеличены. Да, кризис. Да, уровень жизни упадет. Да, где-то повысится безработица. Но сегодня нет причин ожидать, что кризис продлится более года. У хозяйства России есть огромный ресурс для внутреннего развития, об этом и надо думать. В попытках завести это внутреннее развитие на базе строительства инфраструктуры, создания региональных кластеров, развития сельского хозяйства, оборонных предприятий — в совокупности этих попыток российская экономика, скорее всего, и перейдет от стремительного спада к оживлению. То, что спад так силен и мгновенен, не плохо, а скорее хорошо. Он показывает крайне высокую степень эластичности экономики к импульсам. И сегодня важно не то, какой глубины будет спад (по ощущению, он не превзойдет двадцати процентов в потере общего уровня промышленного производства), а как долго он продлится.
На самом деле ничего сверхъестественного не происходит. Кризисы, и именно такие глубокие, — естественная черта рыночных экономик. Падение уровня жизни — естественное следствие кризиса. Несложный расчет динамики реальной заработной платы и динамики производительности труда в России даже показывает, куда примерно мы должны вернуться — на уровень 2005 года. Не так, кстати, плохо мы и жили. И уровень цен на нефть в 50 долларов за баррель казался нам тогда очень привлекательным.
Что изменилось за последние три года? Что мы сделали такого серьезного, чтобы жить лучше? Ничего. Мы не строили заводы, не увеличивали производительность труда, не внедряли новые технологии. Эта халява закончилась.
С наступающим вас Новым годом и новым экономическим циклом?
Собственно, это лишь пример того, как разнообразие российских экономических укладов может порождать социальную напряженность во время экономического кризиса. А также того, что напряженность неизбежно требует политического ответа — по ситуации с пошлинами на прошлой неделе уже высказались премьер-министр и спикер Госдумы.
У политического класса есть большой соблазн именно в социальном протесте увидеть главный нерв времени. Коммунисты рассуждают о неотвратимости социального взрыва, известный экономист Евгений Гонтмахер рисует сценарий, когда протесты против закрытия градообразующего предприятия в некоем провинциальном городе влекут за собой чуть ли не коллапс государственной власти в масштабах всей России. Центр социально-консервативной политики «Единой России» требует стимулировать потребление, то есть повышать зарплаты. За идеей повышения зарплат стоит все тот же страх перед социальным недовольством. Иначе не объяснить поразительный пассаж из заявления ЦСКП: «Единственная нерешенная в российской экономике проблема после раздачи нескольких сотен миллиардов рублей — как стимулировать спрос».
Оппозиция рассчитывает, что волна социальных протестов позволит ей усилить свои политические позиции. А ЦСКП, вероятно, полагает, что, если эту волну невозможно предотвратить, ее надо возглавить.
Эта игра, во-первых, конъюнктурна, а во-вторых, рискованна. Если главной нашей проблемой оказывается снижение потребления, то следующий шаг — навязать российским компаниям обязательное сохранение нынешнего уровня заработной платы, а то и его увеличение (надо же как-то компенсировать потерю спроса огромного мирового рынка). Но это будет означать, что компании не смогут снизить свои издержки, повысить эффективность и выйти из кризиса живыми и окрепшими. Современные исследования Великой депрессии, к которой так часто апеллируют сегодня, показывают, что аналогичные меры, принятые Рузвельтом, затянули депрессию на несколько лет. Здесь стоит вспомнить о том, что у Рузвельта были свои резоны так сильно бояться социальной агрессии. Америка опасалась разрастания фашистской угрозы на своей территории. Наши же страхи социального взрыва сильно преувеличены. Да, кризис. Да, уровень жизни упадет. Да, где-то повысится безработица. Но сегодня нет причин ожидать, что кризис продлится более года. У хозяйства России есть огромный ресурс для внутреннего развития, об этом и надо думать. В попытках завести это внутреннее развитие на базе строительства инфраструктуры, создания региональных кластеров, развития сельского хозяйства, оборонных предприятий — в совокупности этих попыток российская экономика, скорее всего, и перейдет от стремительного спада к оживлению. То, что спад так силен и мгновенен, не плохо, а скорее хорошо. Он показывает крайне высокую степень эластичности экономики к импульсам. И сегодня важно не то, какой глубины будет спад (по ощущению, он не превзойдет двадцати процентов в потере общего уровня промышленного производства), а как долго он продлится.
На самом деле ничего сверхъестественного не происходит. Кризисы, и именно такие глубокие, — естественная черта рыночных экономик. Падение уровня жизни — естественное следствие кризиса. Несложный расчет динамики реальной заработной платы и динамики производительности труда в России даже показывает, куда примерно мы должны вернуться — на уровень 2005 года. Не так, кстати, плохо мы и жили. И уровень цен на нефть в 50 долларов за баррель казался нам тогда очень привлекательным.
Что изменилось за последние три года? Что мы сделали такого серьезного, чтобы жить лучше? Ничего. Мы не строили заводы, не увеличивали производительность труда, не внедряли новые технологии. Эта халява закончилась.
С наступающим вас Новым годом и новым экономическим циклом?