Эксперт: Возможность глубинных преобразований во время кризиса может быть упущена
В то время как мировой финансовый кризис приближается к своей низшей точке, политическая фрустрация только усугубляется – нижняя точка краха представляет собой последнюю возможность осуществления значительных преобразований, и такая возможность может быть упущена. Как отметил в прошлом году Рам Эммануэль, глава администрации президента Обамы, кризисное время не должно тратиться впустую. Бедствия дают нам повод к размышлению о способах сделать мир существенно лучше, а также о способах предотвратить будущие кризисы. Иногда, впрочем, размышляя чересчур много и усердно, люди приходят к противоположным и противоречивым выводам. Об этом пишет американский эксперт по вопросам международных экономических отношений Харольд Джеймс в издании Project Syndicate.
Именно такое разнообразие диагнозов и предлагаемых средств и делает кризис более глубоким. Политические страсти, вызванные столкновениями различных интерпретаций, делают кризис, по-видимому, просто неразрешимым. Именно такие конфликты, а не технические недостатки в оперировании экономическими процессами, и сделали Великую Депрессию 1930-ых таким мрачным и разрушительным периодом.
Ответы на кризис относятся к двум категориям. Первый тип относится к нахождению решения через переупорядочение институтов экономики с тем, чтобы неэффективность и извращенные стимулы были удалены, и экономика в целом функционировала более гладко и эффективно. Второй, более радикальный подход, видится через попытку изменить не экономику, а представления людей о собственной жизни.
Любое установленное решение не будет нейтрально в своих эффектах на относительные доходы, как раз являющиеся привычным предметом политического спора, наряду с благосостоянием. Операции по спасению неизменно привносят горькое противоречие, потому что они помогают некоторым, но не всем. Бесспорно, спасенные автомобильные производители выглядят хорошо перед своими служащими и поставщиками. Но расходы несут все, включая фирмы, которые не спасены государственным поручительством – вероятно, потому что они работают более эффективно – и в результате помещены в невыгодные для них условия конкурентной среды.
Такое спасение в итоге получают только крупные компании с плохим менеджментом. Малому бизнесу остается жаловаться на отсутствие должного влияния для получения государственных средств из правительственных организаций. Еще более дорогостоящим и политически непопулярным шагом является спасение банков с прямым вовлечением государственных средств для их рекапитализации.
Защитники монетарных стимулов утверждают, что они предпочтительны, так как более нейтральны в своих дистрибутивных эффектах, и экономическая область распространения их выгод более широка. Но монетарное стимулирование является часто в действительности столь же отборным, как и поручительство.
Аналогия, предложенная в свое время великим экономистом Мильтоном Фридмэном, заключается в том, что центральный банк может всегда решить дефляционные проблемы, разбрасывая деньги с вертолета. Но в реальном мире, обычно только друзья и родственники пилота оказываются под денежным вертолетом в нужный момент. Даже если предположить, что пилот совершенно не коррумпирован, то, скорее всего, толпа внизу решит, что денежный поток является частью тайного замысла и партизанского плана.
Такова проблема нынешнего кризиса с агрессивным условием ликвидности, количественным ослаблением, и сокращением процентных ставок центрального банка. Сегодня, как и во времена Великой Депрессии, центральные банки предоставляет кредиты по фактически нулевым процентным ставкам. Вкладчикам почти ничего не платят на их депозитах, но когда фирмы и потребители пытаются взять кредит, они находят, что кредит является очень дорогостоящим, если не невозможным. Кредиторы (банкиры) подозрительны, взволнованы по поводу кредитоспособности, и, как следствие, требуют более высокие риск-премии. Как следствие, в большинстве стран, оформление кредита равнозначно заключению контракта.
На практике только у самих банков есть доступ к дешевому заимствованию, благодаря которому они могут выровнять свои бухгалтерские балансы, заимствуя дешево и предоставляя кредиты дорого. Вот почему банки внезапно стали столь доходны. Тем не менее, контраст между доходами банка и заботами остальных только нагревает политическую температуру по отношению к центральным банкам, которые должны объяснять, почему это только их "друзья"-банки стоят под денежным вертолетом.
Сложность нахождения решений ведет к фрустрации, которая приводит к попыткам найти еще более радикальные решения. Некоторые пытаются найти решение через изменение человеческого поведения, через попытку изменить основные человеческие склонности. Тем не менее, именно во времена кризиса Утопические идеи о способах гарантировать расцвет общечеловеческого счастья, требуют некоторого научного основания.
Например, перед финансовым крахом, экспериментальные экономисты присоединились к психологам в попытке измерить переменные наклонности к жадности. Некоторые свидетельства предполагают связь между уровнем допамина, и склонности к жадности и различным зависимостям.
Так как общий диагноз проблем в сфере финансовых услуг дает повод считать, что во многом виновна именно человеческая жадность, немецкие исследователи недавно предложили ввести запрет на занятие ведущих постов в финансовых учреждениях людям с генетической склонностью к высоким уровням допамина.
Но такие очевидно привлекательные стратегии, нацеленные на то, чтобы делать людей лучше являются исключительными – и основанным на произвольном тестировании. Немецкое предложение, будь оно осуществлено, наиболее вероятно исключило бы поведение, которое подразумевает приемлемый риск, так же как ограничило бы возможность другим принимать дикие и несоответствующие решения.
И способы разрешить кризис при помощи традиционных экономических институтов и бихевиористские концепции весьма проблематичны. Поиск технических решений приводит к политической поляризации, и может привести в безвыходное положение. Поиск глубоких человеческих корней кризиса, в отличие от этого, приводит к попыткам изменить человеческую натуру, которые бесполезны – и также неотъемлемо намного более опасны.
Именно такое разнообразие диагнозов и предлагаемых средств и делает кризис более глубоким. Политические страсти, вызванные столкновениями различных интерпретаций, делают кризис, по-видимому, просто неразрешимым. Именно такие конфликты, а не технические недостатки в оперировании экономическими процессами, и сделали Великую Депрессию 1930-ых таким мрачным и разрушительным периодом.
Ответы на кризис относятся к двум категориям. Первый тип относится к нахождению решения через переупорядочение институтов экономики с тем, чтобы неэффективность и извращенные стимулы были удалены, и экономика в целом функционировала более гладко и эффективно. Второй, более радикальный подход, видится через попытку изменить не экономику, а представления людей о собственной жизни.
Любое установленное решение не будет нейтрально в своих эффектах на относительные доходы, как раз являющиеся привычным предметом политического спора, наряду с благосостоянием. Операции по спасению неизменно привносят горькое противоречие, потому что они помогают некоторым, но не всем. Бесспорно, спасенные автомобильные производители выглядят хорошо перед своими служащими и поставщиками. Но расходы несут все, включая фирмы, которые не спасены государственным поручительством – вероятно, потому что они работают более эффективно – и в результате помещены в невыгодные для них условия конкурентной среды.
Такое спасение в итоге получают только крупные компании с плохим менеджментом. Малому бизнесу остается жаловаться на отсутствие должного влияния для получения государственных средств из правительственных организаций. Еще более дорогостоящим и политически непопулярным шагом является спасение банков с прямым вовлечением государственных средств для их рекапитализации.
Защитники монетарных стимулов утверждают, что они предпочтительны, так как более нейтральны в своих дистрибутивных эффектах, и экономическая область распространения их выгод более широка. Но монетарное стимулирование является часто в действительности столь же отборным, как и поручительство.
Аналогия, предложенная в свое время великим экономистом Мильтоном Фридмэном, заключается в том, что центральный банк может всегда решить дефляционные проблемы, разбрасывая деньги с вертолета. Но в реальном мире, обычно только друзья и родственники пилота оказываются под денежным вертолетом в нужный момент. Даже если предположить, что пилот совершенно не коррумпирован, то, скорее всего, толпа внизу решит, что денежный поток является частью тайного замысла и партизанского плана.
Такова проблема нынешнего кризиса с агрессивным условием ликвидности, количественным ослаблением, и сокращением процентных ставок центрального банка. Сегодня, как и во времена Великой Депрессии, центральные банки предоставляет кредиты по фактически нулевым процентным ставкам. Вкладчикам почти ничего не платят на их депозитах, но когда фирмы и потребители пытаются взять кредит, они находят, что кредит является очень дорогостоящим, если не невозможным. Кредиторы (банкиры) подозрительны, взволнованы по поводу кредитоспособности, и, как следствие, требуют более высокие риск-премии. Как следствие, в большинстве стран, оформление кредита равнозначно заключению контракта.
На практике только у самих банков есть доступ к дешевому заимствованию, благодаря которому они могут выровнять свои бухгалтерские балансы, заимствуя дешево и предоставляя кредиты дорого. Вот почему банки внезапно стали столь доходны. Тем не менее, контраст между доходами банка и заботами остальных только нагревает политическую температуру по отношению к центральным банкам, которые должны объяснять, почему это только их "друзья"-банки стоят под денежным вертолетом.
Сложность нахождения решений ведет к фрустрации, которая приводит к попыткам найти еще более радикальные решения. Некоторые пытаются найти решение через изменение человеческого поведения, через попытку изменить основные человеческие склонности. Тем не менее, именно во времена кризиса Утопические идеи о способах гарантировать расцвет общечеловеческого счастья, требуют некоторого научного основания.
Например, перед финансовым крахом, экспериментальные экономисты присоединились к психологам в попытке измерить переменные наклонности к жадности. Некоторые свидетельства предполагают связь между уровнем допамина, и склонности к жадности и различным зависимостям.
Так как общий диагноз проблем в сфере финансовых услуг дает повод считать, что во многом виновна именно человеческая жадность, немецкие исследователи недавно предложили ввести запрет на занятие ведущих постов в финансовых учреждениях людям с генетической склонностью к высоким уровням допамина.
Но такие очевидно привлекательные стратегии, нацеленные на то, чтобы делать людей лучше являются исключительными – и основанным на произвольном тестировании. Немецкое предложение, будь оно осуществлено, наиболее вероятно исключило бы поведение, которое подразумевает приемлемый риск, так же как ограничило бы возможность другим принимать дикие и несоответствующие решения.
И способы разрешить кризис при помощи традиционных экономических институтов и бихевиористские концепции весьма проблематичны. Поиск технических решений приводит к политической поляризации, и может привести в безвыходное положение. Поиск глубоких человеческих корней кризиса, в отличие от этого, приводит к попыткам изменить человеческую натуру, которые бесполезны – и также неотъемлемо намного более опасны.