А вуз и ныне там
В мировом топе по версии Quacquarelli Symonds наш лучший результат показал МГУ - 114-е место. Он же отметился в рейтинге британского издания Times Higher Education (THE), но лишь на 196-й позиции. Другие российские вузы редко подбираются близко даже к третьей сотне. Что это: объективно плохое российское образование, очередная предвзятость со стороны Запада или недостаточная релевантность методик подсчета? "Культура" решила разобраться.
- Знаете, что мне как-то сказал один из директоров QS? - вспоминает Елена Чернышкова. - "В России все такие самокритичные. Ваши университеты, которые участвуют в программе, находятся между 100-й и 600-й позициями рейтинга, а всего у нас в конкурсе 17 000 вузов. Ваши университеты без всякой подготовки и без английского языка как основного находятся в семи процентах топа. Еще подняться можно, но стоит ли оно того?"
- Может, это такое лукавство, чтобы мы ничего не делали? Боятся нас, - подмигивает Георгий Рудницкий.
- Возможно, - улыбается Елена.
Елена - эксперт запущенного Минобрнауки проекта повышения конкурентоспособности российских университетов среди ведущих мировых научно-образовательных центров "5-100". Георгий - директор ФГАНУ "Социоцентр", организации, обеспечивающей аналитическое и методическое сопровождение проекта. Их цель до 2020 года - помочь нашим ведущим вузам переформатировать некоторые свои стандарты, с тем чтобы прочно закрепиться в первой сотне мировых рейтингов. Их цель сегодня - рассказать, почему мы до сих пор не там.
Итак, одно из главных препятствий на пути наших университетов к лидерству, как ни странно, преподавание на русском. Английский считается глобальным научным языком, и университеты, которые столетиями располагались на англоговорящих территориях, априори имеют в нынешних рейтингах преимущество. То есть на выходе мы получаем не очень-то честное отношение к странам, для которых английский не родной. Так, чтобы бороться за место в топе, всемирно известному Кембриджу нет нужды переворачивать наизнанку свое естество, переводить многочисленные исследовательские работы, заставлять преподавателей и студентов разговаривать на чужом языке. "Я не уверена, что если бы Кембриджу, например, нужно было перейти, скажем, на китайский или русский, то знаменитый британский университет легко справился бы с этой задачей, - рассуждает Елена. - В любом случае, на это ушли бы долгие годы и очень много денег".
Впрочем, имеются и другие нюансы. Например, в методиках глобальных рейтингов есть раздел, посвященный оценке репутации вузов в академическом сообществе. Баллы набираются по итогам ответов на вопросы, направляемые ученым всех континентов. Помимо прочего, рассылка содержит вопросы наподобие "знаете ли вы такой-то университет?" или "такого-то профессора из такого-то университета?". Российские же респонденты, по данным QS, реагируют на них наименее охотно, нередко и вовсе игнорируя подобные письма. Но, согласитесь, схема "ты не ответил на почту - мы не поставим тебе плюсик в графе "лучший ученый" вообще ставит под сомнение релевантность рейтинговой системы. И уж точно не выглядит меньшей дискриминацией, нежели безапелляционный примат английского языка.
Третья причина, которая ограничивает возможности наших вузов на попадание в международные топы, - наследство советского прошлого. Во времена СССР наука и образование, как известно, были разделены институционально: с одной стороны, существовала Академия наук, и основные, самые продвинутые исследования были сконцентрированы в ее институтах, с другой, образовательный процесс развивался отдельно, в высших учебных заведениях. Это было сделано для того, чтобы секретные разработки и открытия, обеспечивающие доминирование в противостоянии с Западом, не "протекли" в вузовскую среду, во все эпохи и при всех правительствах слывущую рассадником либерализма и космополитизма. "Ну, не предполагалось в СССР, что впереди нас ждет глобальный научный мир, где от того, сколь часто профессор или преподаватель публикуется в реферируемых журналах, зависит международная репутация как его самого, так и учреждения, которое он представляет", - объясняет Елена.
Возьмем, к примеру, Новосибирский государственный университет, который является частью инфраструктуры местного Академгородка, где сосредоточены десятки сильнейших отраслевых НИИ. Раньше университет и институты Сибирского отделения Академии наук были разделены, хотя большинство профессоров университета пытались заработать и здесь, и там, "на полставки". Но теперь, когда табу на публикации в зарубежных реферируемых журналах сняты и профессор пишет что-либо для западной аудитории, он по-прежнему предпочитает указывать свою принадлежность лишь к академическому институту. Таким образом, университет как бы "недополучает" часть своей научной репутации.
Между тем сегодня в глобальных рейтингах лидируют именно так называемые исследовательские университеты - американские, британские, австралийские, которые одновременно с образованием занимаются еще и наукой. Одна из непреложных обязанностей здешней профессуры - написание заявок на гранты, поскольку такова система финансирования науки на Западе: значительная часть денег распределяется между учеными, лабораториями и университетами на конкурсной основе.
При этом в американских вузах действующих профессоров фактически обязывают преподавать. От подобной дополнительной нагрузки не спасает даже статус мирового светила. Большинство ученых далеко не в восторге от преподавания, они считают, что напрасно тратят драгоценное время вместо того, чтобы заниматься чистой наукой. Но это делается намеренно, дабы самые умные люди университета, его краса и гордость, участвовали в жизни учебного заведения, чтобы их видели студенты. Доступность "випов от науки" чрезвычайно повышает статус университета. По таким правилам живут американские вузы, а также знаменитые английские альма-матер Кембридж и Оксфорд, по совместительству являющиеся ведущими научно-исследовательскими центрами мира.
В нашей стране, надо сказать, отдавая дань глобализации, вузы тоже плавно переходят к такой системе. Тоже стараются привлекать для преподавания ученых с высокими международными рейтингами. А скажем, все тот же НГУ обязывает профессоров, которые преподают, но, кроме того, и работают в Академгородке, подписывать публикации в западных изданиях еще и своими университетскими должностями.
Конечно, пройдут годы, прежде чем научный голос наших образовательных учреждений зазвучит за границей в полную мощь. Но, с другой стороны, если форсировать перевод на английский общедоступных учебных планов, создавать англоязычные дубликаты вузовских сайтов, регулярно отправлять собственные новости зарубежным коллегам, наконец, обязать профессоров отвечать на опросники и подписывать статьи вузовскими должностями, шансы прорваться в первую сотню до 2020 года вполне осязаемы. Во всяком случае, что касается вузов, выпускающих специалистов тех отраслей, где мы по-прежнему правим бал.
- Вот, скажем, Томск, - говорит Рудницкий. - Долгие годы он был закрыт для иностранцев из-за своих секретных объектов. Зато в Томском политехе, как и в МИФИ, есть учебный ядерный реактор. Для изучения ядерной физики это необходимое условие. Вот и подумайте, будете ли вы изучать ядерную физику в Кембридже, где 800-летние традиции, аудитории, видевшие Исаака Ньютона, зеленая травка во дворе, но реактора нет, либо в Томске, где наглядно представляется то, с чем вы будете впоследствии работать.
Вывод напрашивается сам собой: наши вузы пролетают мимо мировых топов, поскольку их научно-образовательный потенциал почти неизвестен международному академическому сообществу. Причины различные: от исторического наследия до нашей собственной невысокой активности в англоязычном пространстве. Побороться за попадание в первую сотню, конечно, можно, но не стоит забывать о "косяках" отбора и превращать эту борьбу в самоцель. В самом деле, в какой бы точке списка ни находились отечественные вузы, они все равно не перестанут выпускать молодежь, обеспечивающую России первенство либо ведущие позиции в космосе, мирном атоме, оборонной промышленности, электроэнергетике и ряде других областей.
Ася БУЛЫГИНА
- Знаете, что мне как-то сказал один из директоров QS? - вспоминает Елена Чернышкова. - "В России все такие самокритичные. Ваши университеты, которые участвуют в программе, находятся между 100-й и 600-й позициями рейтинга, а всего у нас в конкурсе 17 000 вузов. Ваши университеты без всякой подготовки и без английского языка как основного находятся в семи процентах топа. Еще подняться можно, но стоит ли оно того?"
- Может, это такое лукавство, чтобы мы ничего не делали? Боятся нас, - подмигивает Георгий Рудницкий.
- Возможно, - улыбается Елена.
Елена - эксперт запущенного Минобрнауки проекта повышения конкурентоспособности российских университетов среди ведущих мировых научно-образовательных центров "5-100". Георгий - директор ФГАНУ "Социоцентр", организации, обеспечивающей аналитическое и методическое сопровождение проекта. Их цель до 2020 года - помочь нашим ведущим вузам переформатировать некоторые свои стандарты, с тем чтобы прочно закрепиться в первой сотне мировых рейтингов. Их цель сегодня - рассказать, почему мы до сих пор не там.
Итак, одно из главных препятствий на пути наших университетов к лидерству, как ни странно, преподавание на русском. Английский считается глобальным научным языком, и университеты, которые столетиями располагались на англоговорящих территориях, априори имеют в нынешних рейтингах преимущество. То есть на выходе мы получаем не очень-то честное отношение к странам, для которых английский не родной. Так, чтобы бороться за место в топе, всемирно известному Кембриджу нет нужды переворачивать наизнанку свое естество, переводить многочисленные исследовательские работы, заставлять преподавателей и студентов разговаривать на чужом языке. "Я не уверена, что если бы Кембриджу, например, нужно было перейти, скажем, на китайский или русский, то знаменитый британский университет легко справился бы с этой задачей, - рассуждает Елена. - В любом случае, на это ушли бы долгие годы и очень много денег".
Впрочем, имеются и другие нюансы. Например, в методиках глобальных рейтингов есть раздел, посвященный оценке репутации вузов в академическом сообществе. Баллы набираются по итогам ответов на вопросы, направляемые ученым всех континентов. Помимо прочего, рассылка содержит вопросы наподобие "знаете ли вы такой-то университет?" или "такого-то профессора из такого-то университета?". Российские же респонденты, по данным QS, реагируют на них наименее охотно, нередко и вовсе игнорируя подобные письма. Но, согласитесь, схема "ты не ответил на почту - мы не поставим тебе плюсик в графе "лучший ученый" вообще ставит под сомнение релевантность рейтинговой системы. И уж точно не выглядит меньшей дискриминацией, нежели безапелляционный примат английского языка.
Третья причина, которая ограничивает возможности наших вузов на попадание в международные топы, - наследство советского прошлого. Во времена СССР наука и образование, как известно, были разделены институционально: с одной стороны, существовала Академия наук, и основные, самые продвинутые исследования были сконцентрированы в ее институтах, с другой, образовательный процесс развивался отдельно, в высших учебных заведениях. Это было сделано для того, чтобы секретные разработки и открытия, обеспечивающие доминирование в противостоянии с Западом, не "протекли" в вузовскую среду, во все эпохи и при всех правительствах слывущую рассадником либерализма и космополитизма. "Ну, не предполагалось в СССР, что впереди нас ждет глобальный научный мир, где от того, сколь часто профессор или преподаватель публикуется в реферируемых журналах, зависит международная репутация как его самого, так и учреждения, которое он представляет", - объясняет Елена.
Возьмем, к примеру, Новосибирский государственный университет, который является частью инфраструктуры местного Академгородка, где сосредоточены десятки сильнейших отраслевых НИИ. Раньше университет и институты Сибирского отделения Академии наук были разделены, хотя большинство профессоров университета пытались заработать и здесь, и там, "на полставки". Но теперь, когда табу на публикации в зарубежных реферируемых журналах сняты и профессор пишет что-либо для западной аудитории, он по-прежнему предпочитает указывать свою принадлежность лишь к академическому институту. Таким образом, университет как бы "недополучает" часть своей научной репутации.
Между тем сегодня в глобальных рейтингах лидируют именно так называемые исследовательские университеты - американские, британские, австралийские, которые одновременно с образованием занимаются еще и наукой. Одна из непреложных обязанностей здешней профессуры - написание заявок на гранты, поскольку такова система финансирования науки на Западе: значительная часть денег распределяется между учеными, лабораториями и университетами на конкурсной основе.
При этом в американских вузах действующих профессоров фактически обязывают преподавать. От подобной дополнительной нагрузки не спасает даже статус мирового светила. Большинство ученых далеко не в восторге от преподавания, они считают, что напрасно тратят драгоценное время вместо того, чтобы заниматься чистой наукой. Но это делается намеренно, дабы самые умные люди университета, его краса и гордость, участвовали в жизни учебного заведения, чтобы их видели студенты. Доступность "випов от науки" чрезвычайно повышает статус университета. По таким правилам живут американские вузы, а также знаменитые английские альма-матер Кембридж и Оксфорд, по совместительству являющиеся ведущими научно-исследовательскими центрами мира.
В нашей стране, надо сказать, отдавая дань глобализации, вузы тоже плавно переходят к такой системе. Тоже стараются привлекать для преподавания ученых с высокими международными рейтингами. А скажем, все тот же НГУ обязывает профессоров, которые преподают, но, кроме того, и работают в Академгородке, подписывать публикации в западных изданиях еще и своими университетскими должностями.
Конечно, пройдут годы, прежде чем научный голос наших образовательных учреждений зазвучит за границей в полную мощь. Но, с другой стороны, если форсировать перевод на английский общедоступных учебных планов, создавать англоязычные дубликаты вузовских сайтов, регулярно отправлять собственные новости зарубежным коллегам, наконец, обязать профессоров отвечать на опросники и подписывать статьи вузовскими должностями, шансы прорваться в первую сотню до 2020 года вполне осязаемы. Во всяком случае, что касается вузов, выпускающих специалистов тех отраслей, где мы по-прежнему правим бал.
- Вот, скажем, Томск, - говорит Рудницкий. - Долгие годы он был закрыт для иностранцев из-за своих секретных объектов. Зато в Томском политехе, как и в МИФИ, есть учебный ядерный реактор. Для изучения ядерной физики это необходимое условие. Вот и подумайте, будете ли вы изучать ядерную физику в Кембридже, где 800-летние традиции, аудитории, видевшие Исаака Ньютона, зеленая травка во дворе, но реактора нет, либо в Томске, где наглядно представляется то, с чем вы будете впоследствии работать.
Вывод напрашивается сам собой: наши вузы пролетают мимо мировых топов, поскольку их научно-образовательный потенциал почти неизвестен международному академическому сообществу. Причины различные: от исторического наследия до нашей собственной невысокой активности в англоязычном пространстве. Побороться за попадание в первую сотню, конечно, можно, но не стоит забывать о "косяках" отбора и превращать эту борьбу в самоцель. В самом деле, в какой бы точке списка ни находились отечественные вузы, они все равно не перестанут выпускать молодежь, обеспечивающую России первенство либо ведущие позиции в космосе, мирном атоме, оборонной промышленности, электроэнергетике и ряде других областей.
Ася БУЛЫГИНА