Доктрина информационной опасности: Духовное обновление страны уступило место защите патриотических традиций
Президент Владимир Путин подписал доктрину информационной безопасности, не менявшуюся с 2000 года. Новая концепция декларативна: в ней много говорится о патриотизме и давлении на российские СМИ, но нет конкретных целей. В будущем этот настрой документа может быть использован для любых законодательных мер по обеспечению цифровой безопасности страны.
Новую доктрину, речь в которой идет не столько о безопасности, сколько о всевозможных опасностях, нужно рассматривать в сравнении с предыдущей. Разница ощущается в словоупотреблении. В нулевых, на заре соцсетей и активного внедрения на Западе Интернета во все сферы государственной и частной жизни, само слово «Интернет» в российской доктрине никто так и не употребил.
Речь шла скорее о СМИ, а Мировая паутина подразумевалась и читалась между строк. Однако в концепции от 2000 года были такие «прорывы», как гарантия «свободы массовой информации и запрет цензуры», недопущение «пропаганды», «упрочение демократии» и «духовное обновление России».
В новой доктрине демократию никто не «упрочивает», ей нашлось место только в таком пункте: «Обеспечение информационной поддержки демократических институтов». Духовно-нравственные ценности теперь предлагается не обновлять, а сохранять и защищать. Пропаганда привязана к действиям террористов, экстремистов и шпионов. Одним из принципов заявляется «соблюдение баланса между потребностью граждан в свободном обмене информацией и ограничениями, связанными с необходимостью обеспечения национальной безопасности, в том числе в информационной сфере».
То есть «запрет цензуры» выпадает начисто. Терминологическим ноу-хау становится словосочетание «трансграничный оборот информации», который представляет прямую и явную угрозу. Текст меняется структурно, меняясь и по смыслу: национальные интересы и связанные с ними меры по цифровой обороне выходят на первый план. Предыдущая доктрина была более сбалансирована в этом плане, в ней не было идеологического контекста.
Старые пункты теперь звучат по-новому. Так, «реализация национальных интересов в информационной сфере направлена на формирование безопасной среды оборота достоверной информации». Достоверная информация присутствовала и в документе от 2000 года, но в сочетании с «безопасной средой оборота» и новым общим звучанием доктрины она теперь приобретает загадочное значение.
Статья 29 Конституции гласит: «Каждый имеет право свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию любым законным способом». Возникают вопросы – кто будет определять достоверность информации? А если достоверная информация попадет в небезопасную среду оборота? Или недостоверная – в опасную? По сути, таким образом создаются предпосылки для той же отсутствующей теперь в документе цензуры или даже информационных репрессий.
Обращает на себя внимание и то, что заявленные в 2000 году цели не были достигнуты. Говорилось о необходимости развития «отечественной индустрии информации», обеспечении «потребностей внутреннего рынка ее продукцией и выход этой продукции на мировой рынок». Если речь шла исключительно о СМИ – вопросов нет, наши медийные ресурсы пользуются популярностью на Западе. Однако речь шла не только об этом. «Россия должна занять достойное место среди мировых лидеров микроэлектронной и компьютерной промышленности», – говорилось в старой концепции.
В новой говорится о критически опасных вещах. В экономической сфере недостаточен «уровень развития конкурентоспособных информационных технологий и их использования для производства продукции и оказания услуг», промышленность зависит от иностранного программного обеспечения. В научной, технологической и образовательной сферах недостаточна эффективность исследований по разработке собственных информационных новинок, их внедрение. На низком уровне находится «осведомленность граждан в вопросах обеспечения личной информационной безопасности». В области стратегической стабильности и равноправного партнерства иностранные государства используют свое технологическое превосходство для доминирования. О выходе российского софта на международные рынки никто уже не говорит, произошел резкий переход от намерений бизнес-экспансии к круговой информационной обороне. Конструктивно-созидательные цели власти не ставят – новые меры направлены на защиту от «подрыва основ и патриотических традиций, связанных с защитой Отечества».
Понятно, что сегодняшнее целеполагание основано на специфическом видении Кремлем международно-политического контекста. Из этого же видения, надо думать, проистекают и терминологические особенности документа. В доктрине нет разграничения Интернета на сегменты, нет попыток отделить поисковики от социальных сетей или «мессенджеров» – Мировая паутина представлена цельной и опасной в совокупности.
Впрочем, детальный разбор предполагал бы наличие у концепции прикладной ценности и конкретных мер. Судя по всему, реальные польза или вред заключаются как раз в декларативности документа. В принципе он позволяет предлагать любые законопроекты с припиской: «В рамках реализации положений доктрины об информационной безопасности». Трактовка же этих положений бесконечно широка в плане осуществления охранительной политики в Интернете.
Но тут нужно задаться вопросом: действительно ли власти понимают механизмы работы Сети? Между строк в новой доктрине читаются отсылки к арабской весне и причинах ее расцвета. Российское руководство упорно считает, что протесты, активно подогреваемые в соцсетях, были спровоцированы Западом. Но, как известно, Барак Обама в свое время высказал директору Национальной разведки США Джеймсу Куперу претензии, суть которых свелась к следующему: почему никто не смог предсказать такого сценария? Председатель сенатской комиссии по разведке Диана Фейнштейн тоже недоумевала: «Неужели никто не смотрел, что там в Интернете происходит?»
Вполне возможно, что новая доктрина является своеобразным ответом Западу. Европарламент ранее принял резолюцию о противодействии российской информационной политике, американские конгрессмены одобрили законопроект о расходах на разведку в 2017 году, отдельный раздел которого посвящен противостоянию со «скрытым влиянием» Кремля. Для Москвы в такой ситуации, возможно, куда правильнее было бы не делать следующий шаг в последовательной пропагандистской войне, а выбрать оригинальное собственное направление. Например, защитить право на свободный доступ к знанию и образованию в Сети – это показало бы прогрессистский настрой властей, на который сопернику было бы сложно ответить.
Вместо этого сейчас нарастает обоюдная запретительная кампания, чреватая долгосрочными рисками. В будущем это может аукнуться развалом цифрового космополитизма, о котором писал директор Центра по изучению гражданских медиа при Массачусетском технологическом институте Этан Цукерман. Социальные электронные связи позволяют оптимизировать процессы разработки и производства товаров и услуг, бороться с эпидемиями, получать образование и многое другое. Отсюда и главное опасение: принесут ли правительства эти конструктивные направления в жертву массовой стройке цифровых крепостей?
Велимир Разуваев
Новую доктрину, речь в которой идет не столько о безопасности, сколько о всевозможных опасностях, нужно рассматривать в сравнении с предыдущей. Разница ощущается в словоупотреблении. В нулевых, на заре соцсетей и активного внедрения на Западе Интернета во все сферы государственной и частной жизни, само слово «Интернет» в российской доктрине никто так и не употребил.
Речь шла скорее о СМИ, а Мировая паутина подразумевалась и читалась между строк. Однако в концепции от 2000 года были такие «прорывы», как гарантия «свободы массовой информации и запрет цензуры», недопущение «пропаганды», «упрочение демократии» и «духовное обновление России».
В новой доктрине демократию никто не «упрочивает», ей нашлось место только в таком пункте: «Обеспечение информационной поддержки демократических институтов». Духовно-нравственные ценности теперь предлагается не обновлять, а сохранять и защищать. Пропаганда привязана к действиям террористов, экстремистов и шпионов. Одним из принципов заявляется «соблюдение баланса между потребностью граждан в свободном обмене информацией и ограничениями, связанными с необходимостью обеспечения национальной безопасности, в том числе в информационной сфере».
То есть «запрет цензуры» выпадает начисто. Терминологическим ноу-хау становится словосочетание «трансграничный оборот информации», который представляет прямую и явную угрозу. Текст меняется структурно, меняясь и по смыслу: национальные интересы и связанные с ними меры по цифровой обороне выходят на первый план. Предыдущая доктрина была более сбалансирована в этом плане, в ней не было идеологического контекста.
Старые пункты теперь звучат по-новому. Так, «реализация национальных интересов в информационной сфере направлена на формирование безопасной среды оборота достоверной информации». Достоверная информация присутствовала и в документе от 2000 года, но в сочетании с «безопасной средой оборота» и новым общим звучанием доктрины она теперь приобретает загадочное значение.
Статья 29 Конституции гласит: «Каждый имеет право свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию любым законным способом». Возникают вопросы – кто будет определять достоверность информации? А если достоверная информация попадет в небезопасную среду оборота? Или недостоверная – в опасную? По сути, таким образом создаются предпосылки для той же отсутствующей теперь в документе цензуры или даже информационных репрессий.
Обращает на себя внимание и то, что заявленные в 2000 году цели не были достигнуты. Говорилось о необходимости развития «отечественной индустрии информации», обеспечении «потребностей внутреннего рынка ее продукцией и выход этой продукции на мировой рынок». Если речь шла исключительно о СМИ – вопросов нет, наши медийные ресурсы пользуются популярностью на Западе. Однако речь шла не только об этом. «Россия должна занять достойное место среди мировых лидеров микроэлектронной и компьютерной промышленности», – говорилось в старой концепции.
В новой говорится о критически опасных вещах. В экономической сфере недостаточен «уровень развития конкурентоспособных информационных технологий и их использования для производства продукции и оказания услуг», промышленность зависит от иностранного программного обеспечения. В научной, технологической и образовательной сферах недостаточна эффективность исследований по разработке собственных информационных новинок, их внедрение. На низком уровне находится «осведомленность граждан в вопросах обеспечения личной информационной безопасности». В области стратегической стабильности и равноправного партнерства иностранные государства используют свое технологическое превосходство для доминирования. О выходе российского софта на международные рынки никто уже не говорит, произошел резкий переход от намерений бизнес-экспансии к круговой информационной обороне. Конструктивно-созидательные цели власти не ставят – новые меры направлены на защиту от «подрыва основ и патриотических традиций, связанных с защитой Отечества».
Понятно, что сегодняшнее целеполагание основано на специфическом видении Кремлем международно-политического контекста. Из этого же видения, надо думать, проистекают и терминологические особенности документа. В доктрине нет разграничения Интернета на сегменты, нет попыток отделить поисковики от социальных сетей или «мессенджеров» – Мировая паутина представлена цельной и опасной в совокупности.
Впрочем, детальный разбор предполагал бы наличие у концепции прикладной ценности и конкретных мер. Судя по всему, реальные польза или вред заключаются как раз в декларативности документа. В принципе он позволяет предлагать любые законопроекты с припиской: «В рамках реализации положений доктрины об информационной безопасности». Трактовка же этих положений бесконечно широка в плане осуществления охранительной политики в Интернете.
Но тут нужно задаться вопросом: действительно ли власти понимают механизмы работы Сети? Между строк в новой доктрине читаются отсылки к арабской весне и причинах ее расцвета. Российское руководство упорно считает, что протесты, активно подогреваемые в соцсетях, были спровоцированы Западом. Но, как известно, Барак Обама в свое время высказал директору Национальной разведки США Джеймсу Куперу претензии, суть которых свелась к следующему: почему никто не смог предсказать такого сценария? Председатель сенатской комиссии по разведке Диана Фейнштейн тоже недоумевала: «Неужели никто не смотрел, что там в Интернете происходит?»
Вполне возможно, что новая доктрина является своеобразным ответом Западу. Европарламент ранее принял резолюцию о противодействии российской информационной политике, американские конгрессмены одобрили законопроект о расходах на разведку в 2017 году, отдельный раздел которого посвящен противостоянию со «скрытым влиянием» Кремля. Для Москвы в такой ситуации, возможно, куда правильнее было бы не делать следующий шаг в последовательной пропагандистской войне, а выбрать оригинальное собственное направление. Например, защитить право на свободный доступ к знанию и образованию в Сети – это показало бы прогрессистский настрой властей, на который сопернику было бы сложно ответить.
Вместо этого сейчас нарастает обоюдная запретительная кампания, чреватая долгосрочными рисками. В будущем это может аукнуться развалом цифрового космополитизма, о котором писал директор Центра по изучению гражданских медиа при Массачусетском технологическом институте Этан Цукерман. Социальные электронные связи позволяют оптимизировать процессы разработки и производства товаров и услуг, бороться с эпидемиями, получать образование и многое другое. Отсюда и главное опасение: принесут ли правительства эти конструктивные направления в жертву массовой стройке цифровых крепостей?
Велимир Разуваев