Не надо упрощать
"Если раньше пытались доказать, что Бога нет, так как Его не видели космонавты, то теперь, образно говоря, с помощью тех же космонавтов пытаются доказать, что Бог есть. Иными словами, методология не поменялась, изменился лишь знак - с минуса на плюс".
Вдвойне примечательно, что эти слова произнес не кто иной, как патриарх Кирилл, на встрече с российскими учеными 1 августа в Сарове, иллюстрируя им плоское понимание непростых отношений науки и религии. Отношений, осложненных не только многовековым контекстом взаимных претензий, но и набором мифов и штампов. Хорошо известно, что верующие встречаются в списках нобелевских лауреатов, а ученые - в церковных святцах. Хотя, конечно, сам по себе данный факт не описывает всей палитры отношений веры и знания.
Саров, который известен в мире веры по имени преподобного Серафима, а миру науки - по Российскому федеральному ядерному центру, уже не первое десятилетие является важной площадкой для взаимодействия между научным и религиозным сообществами. Патриарх в своем выступлении выделил три распространенных упрощения. Первое касается якобы неизбежного антагонизма религии и науки и непримиримой вражды между ними, второе видит в них смежные дисциплины, согласно третьему, наука сыграла решающую роль в секуляризации общества.
Самый острый тезис - о врожденном и непреодолимом конфликте между наукой и религией. Считается, что истина научная "всегда" подтверждается доказательствами, а религиозная - "лишь" верой. Поэтому, чем больше развивается наука, чем больше законов естественного мира она открывает, тем меньше "истин" остается у религии. И когда ученые окончательно докажут, что Бога нет, то религия прекратит свое существование. Но научные теории не являются незыблемыми, в противном случае наука давно бы остановилась в своем развитии. Поэтому "бить религию" представлениями, которые завтра могут быть признаны несостоятельными, просто... ненаучно. Вопрос о существовании Бога находится вне научной компетенции, если, конечно, не считать, что Бог - это такой старец, бороздящий на облаке космическое пространство. Но мировые религии так и не считают. Равно как и ученые, по крайней мере со времен предложенного Поппером принципа обязательной фальсифицируемости научного знания.
Или возьмем распространенную в этой связи точку зрения о преследовании ученых со стороны Церкви. Рассказы о так называемых "мучениках науки" не только далеки от истины (например, советский штамп о пытках Галилея, которых на самом деле не было), но и по сути не являются примерами конфликта религии и науки. В самых известных случаях имел место либо конфликт старого и нового научных подходов - как в случае с тем же Галилеем, точнее, в споре Птолемеевой (старой научной) и коперниковской (новой научной) систем. Либо столкновение двух богословских, религиозно-философских представлений - как в случае с Бруно, который не был ученым даже по меркам XVI века, но был в первую очередь религиозным философом-мистиком, далеким от христианства (что, конечно, никак не превращает его сожжение в благовидный поступок инквизиции).
Патриарх подчеркнул, что религия и наука по сути не находятся в противоречии друг другу - это просто "разные способы постижения мира и человека, познания мира человеком". По справедливому замечанию предстоятеля Русской православной церкви, наука ищет ответы на вопросы "как" и "почему", религия - на вопрос "для чего". По словам патриарха, "религиозный и научный способы постижения мира не противоречат друг другу - в том плане, в каком не противоречат друг другу наука и искусство, религия и искусство".
Действительно, разграничение "предмета исследования" науки и религии не менее естественно, чем разграничение предмета и инструментария искусства и науки - ведь никому же не приходит в голову сказать, что настоящий ученый не может слушать или даже сочинять музыку. Или что так поступая, он предает науку и перестает быть ученым. Кстати сказать, известнейший физик-теоретик и один из руководителей советского проекта атомной бомбы Ю.Б. Харитон после того, как молодым человеком впервые попал на публичное чтение Маяковским своих стихов, записал в дневнике: "...целое море новой поэзии открылось предо мной. Это было одно из самых сильных потрясений моей жизни".
Есть и противоположная крайность, тезис о взаимодополнении науки и религии, желание рассматривать их как смежные дисциплины. Да, они обогащают внутренний мир человека, но превращать религию в разновидность науки, а науку - в подразделение религии значило бы "скрещивать ужа с ежом". Ведь тогда получается, что есть христиане, мусульмане, буддисты и... физики! И вот они совместными усилиями должны создать какой-то научно-религиозный язык. Однако, по словам патриарха, "если бы Истина религии открывалась величию разума, то христианство было бы иным. Евангелие же говорит нам нечто другое: Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят (Мф. 5:8)".
Суть третьего упрощения заключается в утверждении о связи секуляризации с развитием научного знания. Исторически секуляризация приобретала наиболее уродливые черты не тогда, когда наука развивалась, но когда идеологизировалась и использовалась в антирелигиозных целях. С религией в советское время боролась не наука, а "научный коммунизм", научным в котором было преимущественно название, точнее, слово в названии. Тогда как само словосочетание - классический пример оксюморона.
Возвращаясь к космонавтам, хочется вспомнить предание о реакции архиепископа Алма-Атинского и Казахстанского Иосифа на слова Хрущева о том, что Гагарин в космос летал, а Бога не видел. Владыка отреагировал так: "А Бог его видел! И благословил!". Ну а если серьезно, то и научное, и религиозное знание являются для человека благословением Божиим. Если же некто видит в "Троице" Рублева лишь совокупность органических элементов или же, наоборот, сжигает учебник по физике, потому что там ничего не говорится о Боге, то что-то не так в Датском королевстве. Как сказал в своем саровском выступлении патриарх Кирилл: "Наивно прочитывать книгу Бытия как учебник по антропогенезу, но равно контрпродуктивно искать в учебниках по биологии или физике ответ на вопрос о смысле жизни". Чтобы этого не происходило, наверное, и нужен диалог религии и науки.
Владимир Легойда - председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, профессор МГИМО
Вдвойне примечательно, что эти слова произнес не кто иной, как патриарх Кирилл, на встрече с российскими учеными 1 августа в Сарове, иллюстрируя им плоское понимание непростых отношений науки и религии. Отношений, осложненных не только многовековым контекстом взаимных претензий, но и набором мифов и штампов. Хорошо известно, что верующие встречаются в списках нобелевских лауреатов, а ученые - в церковных святцах. Хотя, конечно, сам по себе данный факт не описывает всей палитры отношений веры и знания.
Саров, который известен в мире веры по имени преподобного Серафима, а миру науки - по Российскому федеральному ядерному центру, уже не первое десятилетие является важной площадкой для взаимодействия между научным и религиозным сообществами. Патриарх в своем выступлении выделил три распространенных упрощения. Первое касается якобы неизбежного антагонизма религии и науки и непримиримой вражды между ними, второе видит в них смежные дисциплины, согласно третьему, наука сыграла решающую роль в секуляризации общества.
Самый острый тезис - о врожденном и непреодолимом конфликте между наукой и религией. Считается, что истина научная "всегда" подтверждается доказательствами, а религиозная - "лишь" верой. Поэтому, чем больше развивается наука, чем больше законов естественного мира она открывает, тем меньше "истин" остается у религии. И когда ученые окончательно докажут, что Бога нет, то религия прекратит свое существование. Но научные теории не являются незыблемыми, в противном случае наука давно бы остановилась в своем развитии. Поэтому "бить религию" представлениями, которые завтра могут быть признаны несостоятельными, просто... ненаучно. Вопрос о существовании Бога находится вне научной компетенции, если, конечно, не считать, что Бог - это такой старец, бороздящий на облаке космическое пространство. Но мировые религии так и не считают. Равно как и ученые, по крайней мере со времен предложенного Поппером принципа обязательной фальсифицируемости научного знания.
Или возьмем распространенную в этой связи точку зрения о преследовании ученых со стороны Церкви. Рассказы о так называемых "мучениках науки" не только далеки от истины (например, советский штамп о пытках Галилея, которых на самом деле не было), но и по сути не являются примерами конфликта религии и науки. В самых известных случаях имел место либо конфликт старого и нового научных подходов - как в случае с тем же Галилеем, точнее, в споре Птолемеевой (старой научной) и коперниковской (новой научной) систем. Либо столкновение двух богословских, религиозно-философских представлений - как в случае с Бруно, который не был ученым даже по меркам XVI века, но был в первую очередь религиозным философом-мистиком, далеким от христианства (что, конечно, никак не превращает его сожжение в благовидный поступок инквизиции).
Патриарх подчеркнул, что религия и наука по сути не находятся в противоречии друг другу - это просто "разные способы постижения мира и человека, познания мира человеком". По справедливому замечанию предстоятеля Русской православной церкви, наука ищет ответы на вопросы "как" и "почему", религия - на вопрос "для чего". По словам патриарха, "религиозный и научный способы постижения мира не противоречат друг другу - в том плане, в каком не противоречат друг другу наука и искусство, религия и искусство".
Действительно, разграничение "предмета исследования" науки и религии не менее естественно, чем разграничение предмета и инструментария искусства и науки - ведь никому же не приходит в голову сказать, что настоящий ученый не может слушать или даже сочинять музыку. Или что так поступая, он предает науку и перестает быть ученым. Кстати сказать, известнейший физик-теоретик и один из руководителей советского проекта атомной бомбы Ю.Б. Харитон после того, как молодым человеком впервые попал на публичное чтение Маяковским своих стихов, записал в дневнике: "...целое море новой поэзии открылось предо мной. Это было одно из самых сильных потрясений моей жизни".
Есть и противоположная крайность, тезис о взаимодополнении науки и религии, желание рассматривать их как смежные дисциплины. Да, они обогащают внутренний мир человека, но превращать религию в разновидность науки, а науку - в подразделение религии значило бы "скрещивать ужа с ежом". Ведь тогда получается, что есть христиане, мусульмане, буддисты и... физики! И вот они совместными усилиями должны создать какой-то научно-религиозный язык. Однако, по словам патриарха, "если бы Истина религии открывалась величию разума, то христианство было бы иным. Евангелие же говорит нам нечто другое: Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят (Мф. 5:8)".
Суть третьего упрощения заключается в утверждении о связи секуляризации с развитием научного знания. Исторически секуляризация приобретала наиболее уродливые черты не тогда, когда наука развивалась, но когда идеологизировалась и использовалась в антирелигиозных целях. С религией в советское время боролась не наука, а "научный коммунизм", научным в котором было преимущественно название, точнее, слово в названии. Тогда как само словосочетание - классический пример оксюморона.
Возвращаясь к космонавтам, хочется вспомнить предание о реакции архиепископа Алма-Атинского и Казахстанского Иосифа на слова Хрущева о том, что Гагарин в космос летал, а Бога не видел. Владыка отреагировал так: "А Бог его видел! И благословил!". Ну а если серьезно, то и научное, и религиозное знание являются для человека благословением Божиим. Если же некто видит в "Троице" Рублева лишь совокупность органических элементов или же, наоборот, сжигает учебник по физике, потому что там ничего не говорится о Боге, то что-то не так в Датском королевстве. Как сказал в своем саровском выступлении патриарх Кирилл: "Наивно прочитывать книгу Бытия как учебник по антропогенезу, но равно контрпродуктивно искать в учебниках по биологии или физике ответ на вопрос о смысле жизни". Чтобы этого не происходило, наверное, и нужен диалог религии и науки.
Владимир Легойда - председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, профессор МГИМО