Смертельная амнезия: почему нам не хотят рассказывать о трагедиях в Воркуте и Москве
Телевидение позволяет зрителям уйти из реальности, а когда реальность прорывается смертью, ее помещают в зону молчания
Страшные новости последних дней - гибель 36 горняков на шахте в Воркуте и убийство 4-летней девочки в Москве - заставили нас говорить не только об общественных проблемах, стоящих за этими трагедиями, но и об особой роли федеральных масс-медиа. Ужасная судьба горняков, заживо погребенных на 800-метровой глубине, очень мало обсуждалась на федеральных телеканалах — в субботу лишь в главной вечерней программе страны, во «Времени» на Первом с Екатериной Андреевой, вслед за 20 минутами новостей из Сирии (6 сюжетов!) промелькнул успокаивающий 30-секундный ролик о ликвидации последствий аварии - и ни слова о замурованных в шахте людях. В эти же самые часы в альтернативном информационном пространстве, соцсетях, шло обсуждение шансов Леонардо ди Каприо на "Оскар", о шахтерах там вспомнили лишь на следующий день, когда было уже поздно и спасательную операцию прекратили.
Двумя днями позже, когда узбекская няня отрезала голову девочке и бегала с ней у метро с криками «Аллах акбар!», а стражи правопорядка в ужасе жались по стенам, боясь к ней приблизиться, федеральные каналы снова замолчали происшествие, и только Lifenews вел трансляцию в прямом эфире и соцсети разрывались от свидетельств очевидцев. Два крупнейших инфоповода, которые в открытом обществе могли бы взорвать медийное и политическое пространство, стать поводом для разговора об устаревшей инфраструктуре угольной отрасли и бесправном положении шахтеров, о бессилии профсоюзов и о неготовности силовых структур к террористическим угрозам - в федеральном эфире прошли практически незамеченными: страна продолжала праздновать триумф российского оружия в Сирии и «Оскар» ди Каприо, у которого, как не уставала повторять с придыханием пресса, была русская бабушка.
Ничего удивительного в этом нет.
События в России давно стали второстепенными для пропагандистских СМИ (если только это не аудиенция того же ди Каприо у Путина). Вот если бы мигрантка с головой девочки бегала не у "Октябрьского поля", а у станции берлинского метро «Гогенцоллернплатц», вот тут бы нам рассказали — спецвыпуски новостей, журналистские расследования («у девочки есть русские корни!»), заявления Госдумы и Павла Астахова, демонстрации русскоязычных немцев против миграции. А если бы авария на шахте случилась не в Воркуте, а в украинском Павлограде — тут уж одной Госдумой не обошлось бы, Следственный Комитет бы чего-нибудь возбудил, мы бы узнали от Дмитрия Киселева и Петра Толстого про беспомощность украинских спасателей, жадность олигархов, преступное молчание Кабмина и Верховной Рады, а в российских городах появились бы хорошо оборудованные палатки для сбора помощи украинским горнякам.
В России сложилась парадоксальная ситуация, при которой федеральные СМИ рассказывают не о жизни в стране, а о параллельной реальности в Украине, Европе, Сирии. По выражению журналиста Алексея Ковалева: «самое важное в России происходит на греческо-македонской границе». Причем эта внешняя событийность во многом самой же Россией и создается: война на Донбассе, бомбардировки Сирии, конфликт с Турцией, подкуп европейских политиков и организация антимигрантских митингов в Европе - Россия производит эти действия не для стратегических выгод, а ради медийных эффектов, чтобы выгодно их продавать российской и мировой аудитории. Внешние кризисы - одновременно продукт и питательная среда для пропагандистской машины, замкнутый цикл насилия и лжи, которая порождает новое насилие. Упраздняя российскую действительность, телевидение становится галлюциногеном мощнее водки и религии, заставляя зрителей эмигрировать из реальности, полностью переехать во внешнюю информационную оболочку. Но когда реальность вдруг прорывается внутри страны - смертью шахтеров, безумной у метро - ее помещают в зону молчания.
Точно так же в 1920-е годы глушили голод мечтами о мировой революции, в 1930-е глушили страх "Гренадой", при Хрущеве питались новостями про Кубу, а при Брежневе закусывали водку рассказами про происки мирового сионизма. «Всемирная отзывчивость» русских, о которой писал Достоевский, оборачивается удивительной способностью россиян жить чужой реальностью, не замечая своей, замещением собственной жизни вымышленной, вытеснением неуверенности, страха, неустроенности бытия грандиозными планами по переустройству мира.
Эта стратегия помогает поддерживать неуязвимость, тефлоновый имидж власти, которая не должна ассоциироваться с образами горя, боли, сострадания. Никаких сантиментов, открытости, личного участия в разрешении кризиса, никакого либерал-гуманизма в духе «Шамиль Басаев, как слышите меня?».
Только олимпийское спокойствие, чекистская выдержка, дозированная информация: «власти знают лучше», «не мешайте профессионалам делать свое дело».
Так было с «Курском», «Норд-Остом», Бесланом, так было с катастрофой «Когалымавиа» над Синаем, которую бесстыдно забалтывали, рассеивали в тумане версий о технической неисправности, пока не стало невозможным скрывать очевидное - что это был теракт. И тогда уже дали добро на сострадание, и появился траурный аватар с самолетом-пацификом.
Еще вернее здесь было бы говорить не только о власти, но о скорбном бесчувствии, психической анестезии целой нации. Наше общество пока не овладело языком эмпатии, сострадания, практиками коллективной скорби, проговаривания травмы и меморизации трагедий. Это еще раз подтвердила недавняя годовщина убийства Бориса Немцова, нежелание Госдумы и местных властей почтить его память (в Москве продолжают разорять цветочный мемориал на Немцовом мосту, в Ярославле мэрия приказала убрать памятную доску), наряду с шествиями и акциями памяти в разных городах - потоки грязи в соцсетях. Вместо того, чтобы сплачивать, национальные трагедии лишь сильнее раскалывают и поляризуют больное общество.
А может быть, новости об убитой девочке не показывали по федеральному ТВ, чтобы не травмировать психику зрителей - и во избежание антимигрантских и антиисламских настроений? Но почему-то те же самые каналы не щадили ранимых российских телезрителей, когда рассказывали бредни о «распятом мальчике» в Славянске и всячески разжигали антиукраинские настроения. А когда в январе 2013 г. ресторатор и активист «болотного» протеста Алексей Кабанов убил и расчленил свою жену, прокремлевские СМИ смаковали детали убийства и подавали его как признак деградации либеральной общественности и протестного движения… Так что и в случае с узбекской няней, и с воркутинскими шахтерами федеральные СМИ не берегли нервы зрителей, а занимались привычной медийной манипуляцией и социальной анестезией. Когда надо создать кризис или отвлекающий инфоповод - они могут до отказа выкрутить ручку ненависти, вывести людей на улицу, отправить их убивать в соседнюю страну. Но когда речь идет о реальных кризисах и угрозах обществу, о стабильности и неприкасаемости власти - они запускают усыпляющий газ. Но если не рассчитать дозу, то анестезия может оказаться смертельной: как та секретная смесь, что убила заложников "Норд-Оста" или газ, погубивший шахтеров в Воркуте.
Сергей Медведев
Страшные новости последних дней - гибель 36 горняков на шахте в Воркуте и убийство 4-летней девочки в Москве - заставили нас говорить не только об общественных проблемах, стоящих за этими трагедиями, но и об особой роли федеральных масс-медиа. Ужасная судьба горняков, заживо погребенных на 800-метровой глубине, очень мало обсуждалась на федеральных телеканалах — в субботу лишь в главной вечерней программе страны, во «Времени» на Первом с Екатериной Андреевой, вслед за 20 минутами новостей из Сирии (6 сюжетов!) промелькнул успокаивающий 30-секундный ролик о ликвидации последствий аварии - и ни слова о замурованных в шахте людях. В эти же самые часы в альтернативном информационном пространстве, соцсетях, шло обсуждение шансов Леонардо ди Каприо на "Оскар", о шахтерах там вспомнили лишь на следующий день, когда было уже поздно и спасательную операцию прекратили.
Двумя днями позже, когда узбекская няня отрезала голову девочке и бегала с ней у метро с криками «Аллах акбар!», а стражи правопорядка в ужасе жались по стенам, боясь к ней приблизиться, федеральные каналы снова замолчали происшествие, и только Lifenews вел трансляцию в прямом эфире и соцсети разрывались от свидетельств очевидцев. Два крупнейших инфоповода, которые в открытом обществе могли бы взорвать медийное и политическое пространство, стать поводом для разговора об устаревшей инфраструктуре угольной отрасли и бесправном положении шахтеров, о бессилии профсоюзов и о неготовности силовых структур к террористическим угрозам - в федеральном эфире прошли практически незамеченными: страна продолжала праздновать триумф российского оружия в Сирии и «Оскар» ди Каприо, у которого, как не уставала повторять с придыханием пресса, была русская бабушка.
Ничего удивительного в этом нет.
События в России давно стали второстепенными для пропагандистских СМИ (если только это не аудиенция того же ди Каприо у Путина). Вот если бы мигрантка с головой девочки бегала не у "Октябрьского поля", а у станции берлинского метро «Гогенцоллернплатц», вот тут бы нам рассказали — спецвыпуски новостей, журналистские расследования («у девочки есть русские корни!»), заявления Госдумы и Павла Астахова, демонстрации русскоязычных немцев против миграции. А если бы авария на шахте случилась не в Воркуте, а в украинском Павлограде — тут уж одной Госдумой не обошлось бы, Следственный Комитет бы чего-нибудь возбудил, мы бы узнали от Дмитрия Киселева и Петра Толстого про беспомощность украинских спасателей, жадность олигархов, преступное молчание Кабмина и Верховной Рады, а в российских городах появились бы хорошо оборудованные палатки для сбора помощи украинским горнякам.
В России сложилась парадоксальная ситуация, при которой федеральные СМИ рассказывают не о жизни в стране, а о параллельной реальности в Украине, Европе, Сирии. По выражению журналиста Алексея Ковалева: «самое важное в России происходит на греческо-македонской границе». Причем эта внешняя событийность во многом самой же Россией и создается: война на Донбассе, бомбардировки Сирии, конфликт с Турцией, подкуп европейских политиков и организация антимигрантских митингов в Европе - Россия производит эти действия не для стратегических выгод, а ради медийных эффектов, чтобы выгодно их продавать российской и мировой аудитории. Внешние кризисы - одновременно продукт и питательная среда для пропагандистской машины, замкнутый цикл насилия и лжи, которая порождает новое насилие. Упраздняя российскую действительность, телевидение становится галлюциногеном мощнее водки и религии, заставляя зрителей эмигрировать из реальности, полностью переехать во внешнюю информационную оболочку. Но когда реальность вдруг прорывается внутри страны - смертью шахтеров, безумной у метро - ее помещают в зону молчания.
Точно так же в 1920-е годы глушили голод мечтами о мировой революции, в 1930-е глушили страх "Гренадой", при Хрущеве питались новостями про Кубу, а при Брежневе закусывали водку рассказами про происки мирового сионизма. «Всемирная отзывчивость» русских, о которой писал Достоевский, оборачивается удивительной способностью россиян жить чужой реальностью, не замечая своей, замещением собственной жизни вымышленной, вытеснением неуверенности, страха, неустроенности бытия грандиозными планами по переустройству мира.
Эта стратегия помогает поддерживать неуязвимость, тефлоновый имидж власти, которая не должна ассоциироваться с образами горя, боли, сострадания. Никаких сантиментов, открытости, личного участия в разрешении кризиса, никакого либерал-гуманизма в духе «Шамиль Басаев, как слышите меня?».
Только олимпийское спокойствие, чекистская выдержка, дозированная информация: «власти знают лучше», «не мешайте профессионалам делать свое дело».
Так было с «Курском», «Норд-Остом», Бесланом, так было с катастрофой «Когалымавиа» над Синаем, которую бесстыдно забалтывали, рассеивали в тумане версий о технической неисправности, пока не стало невозможным скрывать очевидное - что это был теракт. И тогда уже дали добро на сострадание, и появился траурный аватар с самолетом-пацификом.
Еще вернее здесь было бы говорить не только о власти, но о скорбном бесчувствии, психической анестезии целой нации. Наше общество пока не овладело языком эмпатии, сострадания, практиками коллективной скорби, проговаривания травмы и меморизации трагедий. Это еще раз подтвердила недавняя годовщина убийства Бориса Немцова, нежелание Госдумы и местных властей почтить его память (в Москве продолжают разорять цветочный мемориал на Немцовом мосту, в Ярославле мэрия приказала убрать памятную доску), наряду с шествиями и акциями памяти в разных городах - потоки грязи в соцсетях. Вместо того, чтобы сплачивать, национальные трагедии лишь сильнее раскалывают и поляризуют больное общество.
А может быть, новости об убитой девочке не показывали по федеральному ТВ, чтобы не травмировать психику зрителей - и во избежание антимигрантских и антиисламских настроений? Но почему-то те же самые каналы не щадили ранимых российских телезрителей, когда рассказывали бредни о «распятом мальчике» в Славянске и всячески разжигали антиукраинские настроения. А когда в январе 2013 г. ресторатор и активист «болотного» протеста Алексей Кабанов убил и расчленил свою жену, прокремлевские СМИ смаковали детали убийства и подавали его как признак деградации либеральной общественности и протестного движения… Так что и в случае с узбекской няней, и с воркутинскими шахтерами федеральные СМИ не берегли нервы зрителей, а занимались привычной медийной манипуляцией и социальной анестезией. Когда надо создать кризис или отвлекающий инфоповод - они могут до отказа выкрутить ручку ненависти, вывести людей на улицу, отправить их убивать в соседнюю страну. Но когда речь идет о реальных кризисах и угрозах обществу, о стабильности и неприкасаемости власти - они запускают усыпляющий газ. Но если не рассчитать дозу, то анестезия может оказаться смертельной: как та секретная смесь, что убила заложников "Норд-Оста" или газ, погубивший шахтеров в Воркуте.
Сергей Медведев