Художественная аккламация: где оказались российские общественные науки
Начало нового года преподнесло нам технологию, которая может стать знаковой для 2016-го. Владимир Путин публично поручил провести опрос населения Крыма по вопросу договора с Украиной о поставках электроэнергии. В течение дня опрос был проведен, полученные цифры названы в эфире Первого канала и переданы Путину, который с опорой на эти результаты отклонит проект соглашения с Украиной. Причина – в проекте Крым фигурирует в качестве территории Украины. Итак, крымчане не согласились продать Родину за чечевичную похлебку. А вы бы согласились?
Предложенные респондентам вопросы сразу вызывают подозрения. Возьмем вопрос «Готовы ли вы ко временным трудностям, связанным с незначительными перебоями в энергоснабжении в течение ближайших 3–4 месяцев, если коммерческий контракт на предложенных Украиной условиях заключен не будет?» Очевидно, этот вопрос нужен для того, чтобы измерить готовность потерпеть ради принципа. Однако он содержит два явных наводящих элемента: достаточно поменять «временные трудности» на «длительные», а «незначительные перебои» – на «систематические», чтобы распределение ответов серьезно изменилось. Любой второкурсник социологического факультета скажет, что этот вопрос не валиден – с его помощью нельзя измерить «готовность потерпеть». Когда дело дойдет до реальных трудностей, желающих терпеть окажется гораздо меньше.
Собственно, ничего удивительного в таком элементарном проколе нет. Новогодний опрос интересен тем, что это первый случай, когда было официально признано, что вопросы формулируются не специалистами, а напрямую в Кремле. В профессиональном сообществе практически не сомневались, что точно так же дело обстояло со знаменитым опросом россиян после присоединения Крыма в 2014 г.: вопросы вроде «Согласны ли вы с присоединением Крыма к России?» настолько безграмотны, что просто не могли быть составлены профессиональными социологами. Однако теперь уже никто не скрывает, что Кремль является вовсе не заказчиком опросов, а их непосредственным автором и контролером. В новогоднем опросе ВЦИОМ исполнил лишь роль машины по сбору данных, Центральной опросной комиссии.
Любое исследование – это компромисс между целями заказчика и целями исследователя, и профессионализм исследователя измеряется умением сказать «нет», если заказчик начинает диктовать свои условия. Неспособность поставить границу ведет к тому, что среди потенциальных респондентов распространяются такие установки в отношении опросов, что в дальнейшем исследования становятся невозможными. Этот эффект невелик, когда, к примеру, коммерческая компания манипулирует вопросами с целью завысить свои оценки у потребителей. Но этот эффект воздействует на всю индустрию, когда заказчиком выступает президент, который анонсирует опрос в прямом эфире.
В последнее время опросные центры в России многое делали для того, чтобы убедить население в том, что они действуют независимо и люди могут не бояться высказывать разные точки зрения при ответах на вопросы. Любой интервьюер знает, что респонденты часто начинают говорить только после того, как поверят, что с помощью опроса можно донести информацию до властей. Каждый опытный социолог много раз слышал фразу «вы обязательно передайте там наверху, что у нас здесь делается». Респонденты склонны действовать прагматично: одна из причин, по которой они соглашаются тратить время на опрос, состоит в том, чтобы засвидетельствовать свою лояльность верховной власти и попросить ее решить проблемы, с которыми на местном уровне справиться невозможно. Проблема заключается в том, что в этом случае вопросы об отношении к политике центральных властей не несут никакой информации: какой смысл жаловаться правителю на него самого? В конце концов, это небезопасно. Поэтому в последние годы опросные центры тратили много сил на то, чтобы респондент поверил в то, что опросы проводят не спецслужбы и что интервьюер – это не государственный агент и не сборщик жалоб.
После того как Владимир Путин сообщил на всю страну, что опрос проводится по его личному указанию, убедить кого-то в том, что исследование независимо и объективно, а личные данные респондентов конфиденциальны, будет практически невозможно. Впрочем, Кремлю это и не нужно.
Сходство опросов с выборами подталкивает к тому, чтобы видеть в них демократическую процедуру. Более того, предложение «а давайте спросим у самих людей» рассматривается чуть ли не как проявление прямой демократии. Поэтому, когда результат показывает, что подавляющее большинство поддерживает позицию, с которой остальные категорически не согласны, возникают разговоры о «тирании большинства» и распространяется разочарование в самой идее демократии.
Однако опросы в России не имеют ничего общего с демократией. Для начала они не имеют никакого отношения к «прямой демократии», т. е. демократии без представительства. Прямая демократия – это публичные слушания и местное самоуправление, на которые в последние годы в России ведется разрушительная атака. Прямая демократия подразумевает, что принять участие в управлении может любой желающий. Напротив, опросы построены именно на идее представительства – на том, что небольшая выборка может с небольшой погрешностью репрезентировать все население.
Функция, которую в России выполняют опросы, называется аккламацией. Так в Древнем Риме называлась процедура, в ходе которой населению зачитывалось решение императора, а оно возгласами выражало свое приветствие. Цель аккламации состояла не в том, чтобы считать голоса за и против уже оглашенного решения, а в том, чтобы засвидетельствовать наличие единогласной поддержки. Крымские опросы мало похожи на обычные социологические исследования – они гораздо больше напоминают демонстрацию, где лидер хочет услышать громогласное «да!» от своих сторонников. Однако россияне, как известно, не испытывают желания ходить на демонстрации в поддержку Путина, и поэтому он сам сходит к ним с экрана телевизора в виде опросов.
Для сидящих без тепла и света крымчан, чьи трудности в опросе ВЦИОМа названы «временными» и «незначительными», Владимир Путин является единственным шансом на то, что энергоснабжение будет восстановлено. Отказ единогласно признать его власть и поддержать его решения будет означать для них катастрофу. В условиях полной зависимости Крыма от России заданный крымчанам в Новый год вопрос – это элементарный шантаж: либо вы безоговорочно поддерживаете любые наши действия, либо вы будете решать проблему энергоснабжения самостоятельно. Называть ответ на этот вопрос «демократическим волеизъявлением» – удивительное лицемерие. Демократический правитель ответственен перед своим народом за то, чтобы обеспечить ему свет и тепло, а не выдвигает ему дополнительные условия.
Что же касается российских общественных наук, то им, кажется, настало время задуматься о том, какую роль они хотели бы играть в российской политике. Превращение опросов в технологию производства ликующей массы чревато тем, что социальные исследования вскоре станут вовсе ненужными. Если сегодня государство думает, что ему виднее, как задавать вопросы, то завтра оно решит, что вполне справится и с подсчетом ответов. Имеет смысл вспомнить о том, что роль социальной науки не сводится к умению собирать цифры – куда важнее ее способность публично ставить проблемы.
Григорий Юдин, старший научный сотрудник ЛЭСИ НИУ ВШЭ
Предложенные респондентам вопросы сразу вызывают подозрения. Возьмем вопрос «Готовы ли вы ко временным трудностям, связанным с незначительными перебоями в энергоснабжении в течение ближайших 3–4 месяцев, если коммерческий контракт на предложенных Украиной условиях заключен не будет?» Очевидно, этот вопрос нужен для того, чтобы измерить готовность потерпеть ради принципа. Однако он содержит два явных наводящих элемента: достаточно поменять «временные трудности» на «длительные», а «незначительные перебои» – на «систематические», чтобы распределение ответов серьезно изменилось. Любой второкурсник социологического факультета скажет, что этот вопрос не валиден – с его помощью нельзя измерить «готовность потерпеть». Когда дело дойдет до реальных трудностей, желающих терпеть окажется гораздо меньше.
Собственно, ничего удивительного в таком элементарном проколе нет. Новогодний опрос интересен тем, что это первый случай, когда было официально признано, что вопросы формулируются не специалистами, а напрямую в Кремле. В профессиональном сообществе практически не сомневались, что точно так же дело обстояло со знаменитым опросом россиян после присоединения Крыма в 2014 г.: вопросы вроде «Согласны ли вы с присоединением Крыма к России?» настолько безграмотны, что просто не могли быть составлены профессиональными социологами. Однако теперь уже никто не скрывает, что Кремль является вовсе не заказчиком опросов, а их непосредственным автором и контролером. В новогоднем опросе ВЦИОМ исполнил лишь роль машины по сбору данных, Центральной опросной комиссии.
Любое исследование – это компромисс между целями заказчика и целями исследователя, и профессионализм исследователя измеряется умением сказать «нет», если заказчик начинает диктовать свои условия. Неспособность поставить границу ведет к тому, что среди потенциальных респондентов распространяются такие установки в отношении опросов, что в дальнейшем исследования становятся невозможными. Этот эффект невелик, когда, к примеру, коммерческая компания манипулирует вопросами с целью завысить свои оценки у потребителей. Но этот эффект воздействует на всю индустрию, когда заказчиком выступает президент, который анонсирует опрос в прямом эфире.
В последнее время опросные центры в России многое делали для того, чтобы убедить население в том, что они действуют независимо и люди могут не бояться высказывать разные точки зрения при ответах на вопросы. Любой интервьюер знает, что респонденты часто начинают говорить только после того, как поверят, что с помощью опроса можно донести информацию до властей. Каждый опытный социолог много раз слышал фразу «вы обязательно передайте там наверху, что у нас здесь делается». Респонденты склонны действовать прагматично: одна из причин, по которой они соглашаются тратить время на опрос, состоит в том, чтобы засвидетельствовать свою лояльность верховной власти и попросить ее решить проблемы, с которыми на местном уровне справиться невозможно. Проблема заключается в том, что в этом случае вопросы об отношении к политике центральных властей не несут никакой информации: какой смысл жаловаться правителю на него самого? В конце концов, это небезопасно. Поэтому в последние годы опросные центры тратили много сил на то, чтобы респондент поверил в то, что опросы проводят не спецслужбы и что интервьюер – это не государственный агент и не сборщик жалоб.
После того как Владимир Путин сообщил на всю страну, что опрос проводится по его личному указанию, убедить кого-то в том, что исследование независимо и объективно, а личные данные респондентов конфиденциальны, будет практически невозможно. Впрочем, Кремлю это и не нужно.
Сходство опросов с выборами подталкивает к тому, чтобы видеть в них демократическую процедуру. Более того, предложение «а давайте спросим у самих людей» рассматривается чуть ли не как проявление прямой демократии. Поэтому, когда результат показывает, что подавляющее большинство поддерживает позицию, с которой остальные категорически не согласны, возникают разговоры о «тирании большинства» и распространяется разочарование в самой идее демократии.
Однако опросы в России не имеют ничего общего с демократией. Для начала они не имеют никакого отношения к «прямой демократии», т. е. демократии без представительства. Прямая демократия – это публичные слушания и местное самоуправление, на которые в последние годы в России ведется разрушительная атака. Прямая демократия подразумевает, что принять участие в управлении может любой желающий. Напротив, опросы построены именно на идее представительства – на том, что небольшая выборка может с небольшой погрешностью репрезентировать все население.
Функция, которую в России выполняют опросы, называется аккламацией. Так в Древнем Риме называлась процедура, в ходе которой населению зачитывалось решение императора, а оно возгласами выражало свое приветствие. Цель аккламации состояла не в том, чтобы считать голоса за и против уже оглашенного решения, а в том, чтобы засвидетельствовать наличие единогласной поддержки. Крымские опросы мало похожи на обычные социологические исследования – они гораздо больше напоминают демонстрацию, где лидер хочет услышать громогласное «да!» от своих сторонников. Однако россияне, как известно, не испытывают желания ходить на демонстрации в поддержку Путина, и поэтому он сам сходит к ним с экрана телевизора в виде опросов.
Для сидящих без тепла и света крымчан, чьи трудности в опросе ВЦИОМа названы «временными» и «незначительными», Владимир Путин является единственным шансом на то, что энергоснабжение будет восстановлено. Отказ единогласно признать его власть и поддержать его решения будет означать для них катастрофу. В условиях полной зависимости Крыма от России заданный крымчанам в Новый год вопрос – это элементарный шантаж: либо вы безоговорочно поддерживаете любые наши действия, либо вы будете решать проблему энергоснабжения самостоятельно. Называть ответ на этот вопрос «демократическим волеизъявлением» – удивительное лицемерие. Демократический правитель ответственен перед своим народом за то, чтобы обеспечить ему свет и тепло, а не выдвигает ему дополнительные условия.
Что же касается российских общественных наук, то им, кажется, настало время задуматься о том, какую роль они хотели бы играть в российской политике. Превращение опросов в технологию производства ликующей массы чревато тем, что социальные исследования вскоре станут вовсе ненужными. Если сегодня государство думает, что ему виднее, как задавать вопросы, то завтра оно решит, что вполне справится и с подсчетом ответов. Имеет смысл вспомнить о том, что роль социальной науки не сводится к умению собирать цифры – куда важнее ее способность публично ставить проблемы.
Григорий Юдин, старший научный сотрудник ЛЭСИ НИУ ВШЭ