Символическое благополучиеБлагополучие, о котором шел торг с властью, из материального вдруг стало символическим
Когда заканчиваются деньги, любой правитель вынужден переходить от щедрой социальной политики к богатой духовной жизни. От хлебных раздач к воспитанию бескорыстного патриотизма. От вольностей к строгостям.
Основа неписаного договора с Кремлем долгое время была сугубо материальной: рост реальных доходов обеспечивал согласие с генеральной линией руководства. Но в какой-то момент – возможно, из-за майдана, а возможно, из-за падения цены на нефть – эта основа материальной быть перестала. Оценки экономического положения страны не связаны с рейтингами популярности Кремля.
Благополучие, о котором шел торг с властью, из материального вдруг стало символическим. И даже главный российский индикатор, который давно нужно публиковать в СМИ на месте биржевых индексов и курсов валют, – рейтинг одобрения деятельности президента – отражает теперь не степень утоления потребительского голода, а улучшение символического или морального самочувствия значительной части населения.
Таких новообращенных в «символическую» веру должно быть много, потому что об их гигантских количествах говорят все, кто считает голоса и спрашивает у общества мнение по тем или иным вопросам (можно ли считать свободно выраженными «мнениями» то, что говорят люди в ответ на вопросы интервьюеров в сегодняшней России, – пусть каждый решает сам).
Новое благополучие, скорее всего, напрямую не связано с субъективной удовлетворенностью жизнью – с тем, что для простоты называют «счастье» в разных международных индексах. Это модный показатель, которым даже одно время пытались заменить или дополнить ВВП. Уровень счастья в РФ рос в путинские годы, хотя и остается невысоким. Индекс Happy Planet, например, пытается измерить, насколько продолжительную, стабильную и здоровую (в том числе экологически) жизнь государства способны обеспечить своим гражданам. Россия в этом индексе на 122-м месте из 151. В мировом докладе о счастье (World Happiness Report), замеряющем субъективное качество жизни, Россия на 64-м месте из 158. Но если взять и вполне лояльный «социальный оптимизм», замеряемый ВЦИОМом, то увидим, что он снижается: в августе 2014 г. индекс удовлетворенности россиян жизнью составлял 77 пунктов, а в августе 2015 г. – 56 пунктов.
В общем, перед нами не удовлетворенность жизнью, не радость по поводу ее высокого качества, продолжительности и общей приятности. Наверное, российское символическое благополучие ближе к моральному комфорту, который состоит обычно в том, чтобы быть на стороне справедливости в споре или на стороне добра и света в битве со злом и тьмой. Это чувство собственной глубокой правоты на фоне неправоты всех остальных; радость быть частью чего-то большого и сильного; удовлетворение от «утирания носа» Западу. Может быть, сюда примешивается и чувство защищенности – жизнь за стенами крепости. Чувство защищенности, кстати, фактами не подтверждается, поскольку каждый может случайно оказаться жертвой специалистов по той самой безопасности, но речь сейчас не об этом. Люди переехали из России в волшебный мир символов.
И еще одно. Если это и крепость, то не убежище. Принимать беглецов и искателей лучшей жизни Россия не желает и не умеет. Людям из других стран, в том числе сирийцам и украинцам (к желанию которых покинуть свои страны Россия теперь имеет прямое отношение), искренне желающим жить и работать в России, устроиться здесь крайне тяжело. Отношение к мигрантам в российской «крепости» откровенно враждебное, но это тоже, видимо, часть необходимого обществу символического благополучия и морального комфорта.
Максим Трудолюбов
Основа неписаного договора с Кремлем долгое время была сугубо материальной: рост реальных доходов обеспечивал согласие с генеральной линией руководства. Но в какой-то момент – возможно, из-за майдана, а возможно, из-за падения цены на нефть – эта основа материальной быть перестала. Оценки экономического положения страны не связаны с рейтингами популярности Кремля.
Благополучие, о котором шел торг с властью, из материального вдруг стало символическим. И даже главный российский индикатор, который давно нужно публиковать в СМИ на месте биржевых индексов и курсов валют, – рейтинг одобрения деятельности президента – отражает теперь не степень утоления потребительского голода, а улучшение символического или морального самочувствия значительной части населения.
Таких новообращенных в «символическую» веру должно быть много, потому что об их гигантских количествах говорят все, кто считает голоса и спрашивает у общества мнение по тем или иным вопросам (можно ли считать свободно выраженными «мнениями» то, что говорят люди в ответ на вопросы интервьюеров в сегодняшней России, – пусть каждый решает сам).
Новое благополучие, скорее всего, напрямую не связано с субъективной удовлетворенностью жизнью – с тем, что для простоты называют «счастье» в разных международных индексах. Это модный показатель, которым даже одно время пытались заменить или дополнить ВВП. Уровень счастья в РФ рос в путинские годы, хотя и остается невысоким. Индекс Happy Planet, например, пытается измерить, насколько продолжительную, стабильную и здоровую (в том числе экологически) жизнь государства способны обеспечить своим гражданам. Россия в этом индексе на 122-м месте из 151. В мировом докладе о счастье (World Happiness Report), замеряющем субъективное качество жизни, Россия на 64-м месте из 158. Но если взять и вполне лояльный «социальный оптимизм», замеряемый ВЦИОМом, то увидим, что он снижается: в августе 2014 г. индекс удовлетворенности россиян жизнью составлял 77 пунктов, а в августе 2015 г. – 56 пунктов.
В общем, перед нами не удовлетворенность жизнью, не радость по поводу ее высокого качества, продолжительности и общей приятности. Наверное, российское символическое благополучие ближе к моральному комфорту, который состоит обычно в том, чтобы быть на стороне справедливости в споре или на стороне добра и света в битве со злом и тьмой. Это чувство собственной глубокой правоты на фоне неправоты всех остальных; радость быть частью чего-то большого и сильного; удовлетворение от «утирания носа» Западу. Может быть, сюда примешивается и чувство защищенности – жизнь за стенами крепости. Чувство защищенности, кстати, фактами не подтверждается, поскольку каждый может случайно оказаться жертвой специалистов по той самой безопасности, но речь сейчас не об этом. Люди переехали из России в волшебный мир символов.
И еще одно. Если это и крепость, то не убежище. Принимать беглецов и искателей лучшей жизни Россия не желает и не умеет. Людям из других стран, в том числе сирийцам и украинцам (к желанию которых покинуть свои страны Россия теперь имеет прямое отношение), искренне желающим жить и работать в России, устроиться здесь крайне тяжело. Отношение к мигрантам в российской «крепости» откровенно враждебное, но это тоже, видимо, часть необходимого обществу символического благополучия и морального комфорта.
Максим Трудолюбов