Разговаривать лучше, чем воевать: Для начала переговоров о компромиссе сторонам нужно показать свою силу
Алармизм все же как-то поутих в оценках наших отношений с Западом. Видимо, логика такая: несколько раз мы подходили к порогу настоящей катастрофы, а ее не произошло. Значит, все же есть адаптивные механизмы у лиц, принимающих решения по обе стороны океана. Выходит, красную черту они не перейдут.
Однако драма нашего времени в том, что в любой момент произойдет что-нибудь вроде истории с Boeing – и опять мы окажемся на пороге страшно сказать чего. Это как торфяной пожар. Сверху вроде горит не так сильно. Однако пожар-то все равно не потушен и наружу вылезет в любой момент.
Ожидать, что одна из сторон уступит, уж точно не приходится. Скорее каждая будет убеждать себя в том, что оппоненту осталось уже недолго. Неудивительно, что на Западе по-прежнему гипертрофированно оценивают наши экономические трудности, а мы убеждены, что ЕС развалится завтра или послезавтра: не вышло весной из-за Греции, теперь-то точно получится из-за беженцев.
Великая драма нашего времени заключается в том, что для начала переговоров о компромиссе сторонам нужно показать свою силу. Стоило начать переброску военной техники в Сирию – Барак Обама тут же лично встретился с Владимиром Путиным. Хотя до этого их личное общение в Нью-Йорке было под большим вопросом. Даже за иранскую сделку нас подобным образом не поощрили. Все это лишний раз убеждает Путина в оправданности его формулы «слабых бьют». Путин убежден, что только демонстрация силы дает шанс на диалог. Значит, расширение военной операции на Ближнем Востоке выглядит практически неизбежным. Собственно, принуждением к диалогу Путин и занимается. Теории про план Путина по восстановлению СССР или даже уничтожению Запада выглядят скорее как троллинг – на их фоне даже идеи о прямой зависимости агрессивности Путина от нефтяных цен воспринимаются проще.
Можно долго спорить о реальной мотивации Запада. Но Путин точно воспринимает себя как сторону под давлением. Поэтому и живет по принципу «лучшая оборона – это нападение». Но ведь США после встречи в ООН все контакты свернули и даже отказались принять делегацию с Медведевым – возразите вы. Что ж, тут же пошла подготовка наступления иранцев с нашей авиаподдержкой. И вот уже Керри говорит о готовности разговаривать о будущем Сирии.
Допустим, что разговор с Путиным не выходит из-за конфликта ценностей, из-за того что Запад считает поведение Москвы совершенно неприемлемым в современном мире. Но Путин склонен относиться к Западу как к циникам, и определенные основания у него есть. Ну, скажем, снятие санкций с Ирана – при том что политика Ирана не поменялась и желание сделать бомбу не исчезло. Или последняя идея ускорить вступление Турции в ЕС в обмен на прием мигрантов на своей территории. После этого рассуждать о том, что времена постъялтинского мира и real politic прошли, странновато. Да и вообще – разговаривать лучше, чем воевать.
Константин Симонов, генеральный директор Фонда национальной энергетической безопасности
Однако драма нашего времени в том, что в любой момент произойдет что-нибудь вроде истории с Boeing – и опять мы окажемся на пороге страшно сказать чего. Это как торфяной пожар. Сверху вроде горит не так сильно. Однако пожар-то все равно не потушен и наружу вылезет в любой момент.
Ожидать, что одна из сторон уступит, уж точно не приходится. Скорее каждая будет убеждать себя в том, что оппоненту осталось уже недолго. Неудивительно, что на Западе по-прежнему гипертрофированно оценивают наши экономические трудности, а мы убеждены, что ЕС развалится завтра или послезавтра: не вышло весной из-за Греции, теперь-то точно получится из-за беженцев.
Великая драма нашего времени заключается в том, что для начала переговоров о компромиссе сторонам нужно показать свою силу. Стоило начать переброску военной техники в Сирию – Барак Обама тут же лично встретился с Владимиром Путиным. Хотя до этого их личное общение в Нью-Йорке было под большим вопросом. Даже за иранскую сделку нас подобным образом не поощрили. Все это лишний раз убеждает Путина в оправданности его формулы «слабых бьют». Путин убежден, что только демонстрация силы дает шанс на диалог. Значит, расширение военной операции на Ближнем Востоке выглядит практически неизбежным. Собственно, принуждением к диалогу Путин и занимается. Теории про план Путина по восстановлению СССР или даже уничтожению Запада выглядят скорее как троллинг – на их фоне даже идеи о прямой зависимости агрессивности Путина от нефтяных цен воспринимаются проще.
Можно долго спорить о реальной мотивации Запада. Но Путин точно воспринимает себя как сторону под давлением. Поэтому и живет по принципу «лучшая оборона – это нападение». Но ведь США после встречи в ООН все контакты свернули и даже отказались принять делегацию с Медведевым – возразите вы. Что ж, тут же пошла подготовка наступления иранцев с нашей авиаподдержкой. И вот уже Керри говорит о готовности разговаривать о будущем Сирии.
Допустим, что разговор с Путиным не выходит из-за конфликта ценностей, из-за того что Запад считает поведение Москвы совершенно неприемлемым в современном мире. Но Путин склонен относиться к Западу как к циникам, и определенные основания у него есть. Ну, скажем, снятие санкций с Ирана – при том что политика Ирана не поменялась и желание сделать бомбу не исчезло. Или последняя идея ускорить вступление Турции в ЕС в обмен на прием мигрантов на своей территории. После этого рассуждать о том, что времена постъялтинского мира и real politic прошли, странновато. Да и вообще – разговаривать лучше, чем воевать.
Константин Симонов, генеральный директор Фонда национальной энергетической безопасности