Негибридная война: Война в Сирии может привести к распространению конфликта на территорию России
С тех пор как политическая конкуренция в России была успешно вытеснена борьбой с терроризмом, конструирование образа врага вернулось в качестве основы внутренней политики. Симулякр терроризма стал таким же инструментом подавления инакомыслия и защиты интересов постсоветской номенклатуры на Северном Кавказе, как симулякры модернизации, борьбы с коррупцией и инноваций на территории всей страны – инструментами освоения бюджетных средств. Только терроризм уже унес несколько тысяч жизней, а теперь, в связи с сочетанием падения цен на нефть, конфликта с Украиной и расширения военных амбиций на Ближний Восток, может перенести конфликт на российскую территорию.
Потому что война в Сирии и Ираке – это уже не гибридная война, которая так хорошо выходит у «вежливых зеленых человечков», и не шантаж «наших западных партнеров», готовых даже двигать красные линии – лишь бы не было войны. Среди почти полумиллиона воюющих в регионе людей многие воюют на настоящей, неограниченной войне и не смотрят НТВ. Эта война переопределяет конфликтные ситуации внутри России, добавляя к уже сложившемуся разлому ватники – укропы раскол между сторонниками и противниками запрещенного в России ИГИЛ, сторонниками и противниками Асада, трансформирует шиитско-суннитский дискурс внутри страны. «Домашний» терроризм из формата спецопераций может перерасти в формат такой же, как в Сирии, настоящей войны.
Ограниченное и неограниченное насилие
Когда говорят о причинах вооруженного насилия, которое часто слишком обобщенно маркируется как терроризм, условно либеральные эксперты чаще всего вспоминают о социально-экономических факторах: о коррупции, отсутствии социальных лифтов, подавлении прав человека. Условные государственники любят происки иностранных спецслужб и идеологические факторы: ислам как религия социального протеста, а радикальный политический ислам – как религия экстремизма. Но это скорее ответы на вопрос, как терроризм конструируется – в виртуальном пространстве, создаваемом экспертизой, пропагандой, аналитическими записками и антиэкстремистскими законами, а затем и в реальной жизни в ходе зачисток, арестов, терактов, судебных процессов и спецопераций. Но почему он конструируется именно так, именно здесь и именно сейчас? В статье «Ислам как политический фактор» («Ведомости» от 19.07.2015) уже говорилось о том, что терроризм – инструмент блокирования политической и экономической конкуренции элитами, превратившими государство в свой бизнес. Такие режимы имеют две внутренние точки опоры.
Первая – поддержка большинства, для обеспечения которой нужны деньги на социальные программы и хорошая пропаганда. А это медиа и лидеры общественного мнения, в том числе священнослужители.
Вторая – лояльность силовиков, для обеспечения которой тоже нужны деньги и возможность репрессий за инакомыслие. Интересы силовиков смыкаются с интересами религиозной бюрократии. Первые получают монополию на насилие под знаменами «сил света» и без правовых ограничений, вторые – монополию на истину.
Без ограниченного насилия, без управляемого терроризма «силам света» трудно оправдать свой произвол. Поэтому при наличии какой-нибудь ренты, нефтяных денег например, отношения между такими режимами и терроризмом часто складываются как симбиоз.
Но это когда терроризм домашний. А когда это война? Тогда все меняется – и террор, и раскол, и оппозиция из управляемых симулякров страшного змия могут вырасти в гражданскую войну. Как это может происходить? Примерно как в первой четверти ХХ в., когда вполне контролируемые охранкой террористические организации революционеров в контексте Первой мировой войны и при поддержке Германии погрузили страну в хаос.
Или как на юго-востоке Украины в 2014–2015 гг. Когда запущенная если не для реализации крымского сценария, то для торга с Киевом про федерализацию «русская весна» из спецоперации превратилась в кровопролитную войну, в ходе которой погибло больше 10 000 человек и несколько миллионов человек оказались в зоне гуманитарной катастрофы.
Джихад по понятиям
Для полевых командиров война и диверсии – это и миссия, и бизнес, и образ жизни. А справедливость – не цель, а девиз. И в Сирии, и на Северном Кавказе, и среди добровольческих отрядов Украины, и среди ополченцев Донбасса «люди войны» похожи друг на друга как братья. Но какие разные получаются истории.
Как только полевой командир, руководитель ДТГ или лидер террористической организации создает отряд, группу или террористическую сеть, тут же на первый план выходят проблемы снабжения, оплаты и рекрутинга. Экономически доброволец или джихадист – дешевый наемник, но ему все равно нужно платить деньги. При этом в разных институциональных условиях создаются разные вооруженные формирования.
Ибрагим Гаджидадаев, лидер гимринской диверсионно-террористической группы, убитый в Дагестане в 2013 г., был частью политической системы Дагестана, зависел больше от доступа к рынку насилия республики (плата за безопасность объектов электроэнергетики, рэкет крупных торговых организаций в Махачкале), чем от поддержки населения, поэтому и подчинялся законам этого рынка. Как и многие исламские вооруженные формирования 2000–2014 гг., группа Ибрагима Гаджидадаева в Дагестане институционально занимала место субъекта организованной преступности. И авторитет Ибрагима Гимринского мало чем отличался от авторитета крестного отца мафии. Он строился на жестокости, деловой хватке и финансовых ресурсах. Шариат в такой ситуации важен как позитивное право, а не как идеология.
Армия революции
Добровольческие батальоны на Украине, вроде батальонов «Днепр-1», «Донбасс», «Правого сектора», – одновременно и вооруженный авангард сторонников «революции достоинства» против прежде всего действующей бюрократической власти, и армия, воюющая против империи Путина, и частные армии олигархов вроде Игоря Коломойского, при ослаблении государства превращающихся в военных баронов. Присоединение Крыма к России, война на Юго-Востоке и беспрецедентное по активности волонтерское движение склоняют чашу весов в сторону формирования новых для постсоветского пространства вооруженных сил. Армии, за которой кроме государства, пока принадлежащего олигархам и бюрократам, стоят предприниматели, фермеры и простые горожане. Даже эмигранты – в Нью-Йорке украинцы, уехавшие давно и не собирающиеся возвращаться на родину, собирают сотни тысяч долларов в год на поддержку армии Украины. У каждого добровольческого батальона своя страничка в социальных сетях и свои группы поддержки, участники которых несколько раз в неделю привозят снаряжение и провизию прямо в расположение частей. Они практически стоят за спиной у каждого бойца. Такая армия одновременно делегирует командиров в политику и вмешивается в экономические конфликты, может стать своеобразным политическим стабилизатором и «гарантом конституции», а может войти в столицу и совершить переворот.
Батальоны как бизнес
Арсений Павлов («Моторола»), командир батальона «Спарта» в самопровозглашенной ДНР, мог бы оказаться на любой стороне конфликта – это дело случая. Но он стал соратником Стрелкова (Гиркина), врагом украинских добровольческих батальонов и первым полевым командиром в Донбассе, прицепившим камеру к шлему. Волонтерская поддержка для ополченцев в Донбассе никогда не была определяющей. Гораздо большее значение для содержания подразделения имели централизованные поставки, за которые может идти даже вооруженная конкуренция, а также контролируемые каналы контрабанды угля, металлолома, топлива, оптовая и розничная торговля, сборы коммунальных платежей, доходы с ломбардов и финансовых операций.
К военным баронам (обладателям армии, тюрьмы и права на убийство) в Донбассе можно относить не только таких командиров, как Ходаковский, командир бригады «Восток», или Гиви (Михаил Толстых). Но и квазигосударственные структуры, вроде МГБ, Национальной гвардии и бригады «Оплот» самого Александра Захарченко или подразделений министра по налогам и сборам Александра Тимофеева («Ташкент»). В итоге, во-первых, активная часть населения (предприниматели, специалисты, многие студенты и преподаватели) выехала, не поддерживает ополченцев и не влияет на них. Во-вторых, источники ресурсов ведут к неизбежной криминализации и администрации, и военных. И в-третьих, идейные сторонники Новороссии, те, кто мог бы стать мотором и сбора средств, и организации поддержки ополченцев, оттеснены за пределы политического пространства и в Донбассе, и в российских регионах. Бал правят дельцы и бандиты. Старания российских советников стимулировать государственное строительство, например, в ДНР пока успехом не увенчались. Напротив, некоторые «кураторы» оказываются втянутыми в борьбу за ресурсы на территории Донбасса.
Власть военных баронов Донбасса все же ограничена – во-первых, друг другом, а во вторых – необходимостью получать военную, организационную и финансовую поддержку из России. Поэтому ни один командир или милитаризованный чиновник не чувствует себя богом, как полковник Курц из «Апокалипсиса» Копполы. Война для них бизнес, а не религия. Поэтому никто не посягает на собственность семьи Виктора Януковича или партнеров Рината Ахметова.
Терроризм
Говорят, «когда мы достигли дна, снизу постучали». Это про запрещенную в России ИГИЛ и вообще про мозаику исламистских, умеренных, курдских и прочих отрядов в Сирии. «Домашний» терроризм и силовой бизнес превращаются в настоящую гражданскую войну, когда у режима-укротителя кончается сахар, чтобы кормить дрессированного зверя. И не важно, кто кого создал. ИГИЛ, получив возможность торговли углеводородами, как в воронку, втягивает все большие миграционные потоки из мусульманских регионов. В Сирию все чаще уезжают российские мусульмане прямо из Москвы, Санкт-Петербурга, ХМАО, ЯНАО – из регионов, куда будущие боевики-джихадисты или их родители мигрировали в поисках заработка, для учебы или спасаясь от преследований силовиков.
Из дагестанского села Нижнее Казанище, в котором зарегистрировано около 14 000 человек, уехало на заработки около 6000 человек. Отток, по информации жителей, усилился после того, как в 2004 г. районная администрация начала отбирать землю, оформленную на фермерские хозяйства, и передавать в аренду, в том числе под застройку. Судебные разбирательства затянулись. Из села от 30 до 40 человек (по разным данным) уехали воевать в Сирию. Большинство – прямо из ХМАО и ЯНАО (куда для заработков мигрировали сезонно или на постоянное место жительства до 5000 казанищенцев) или из Санкт-Петербурга, в порту которого на грузовиках работало несколько сотен выходцев из этого села.
Всего, по разным данным, из Тюменской области уехало в ИГИЛ более 100 человек. Столько же примерно добровольцев из этого региона повоевали добровольцами в Донбассе. Хорошо, если это не схема будущего противостояния.
Война России в Сирии против противников Башара Асада – даже если это просто символическая акция – переносит внутрь страны неограниченный террор. При этом, в отличие от войны с запрещенным в России «Имаратом Кавказ», события могут разворачиваться по всей территории страны. Силовики сейчас дразнят мусульман немотивированными репрессиями, но они исчезнут с улиц, когда станет опасно и обвалится бюджет. Это тот случай, когда гражданам придется рассчитывать на себя и отряды самообороны. А это погромы и, возможно, гражданская война.
Денис Соколов
Потому что война в Сирии и Ираке – это уже не гибридная война, которая так хорошо выходит у «вежливых зеленых человечков», и не шантаж «наших западных партнеров», готовых даже двигать красные линии – лишь бы не было войны. Среди почти полумиллиона воюющих в регионе людей многие воюют на настоящей, неограниченной войне и не смотрят НТВ. Эта война переопределяет конфликтные ситуации внутри России, добавляя к уже сложившемуся разлому ватники – укропы раскол между сторонниками и противниками запрещенного в России ИГИЛ, сторонниками и противниками Асада, трансформирует шиитско-суннитский дискурс внутри страны. «Домашний» терроризм из формата спецопераций может перерасти в формат такой же, как в Сирии, настоящей войны.
Ограниченное и неограниченное насилие
Когда говорят о причинах вооруженного насилия, которое часто слишком обобщенно маркируется как терроризм, условно либеральные эксперты чаще всего вспоминают о социально-экономических факторах: о коррупции, отсутствии социальных лифтов, подавлении прав человека. Условные государственники любят происки иностранных спецслужб и идеологические факторы: ислам как религия социального протеста, а радикальный политический ислам – как религия экстремизма. Но это скорее ответы на вопрос, как терроризм конструируется – в виртуальном пространстве, создаваемом экспертизой, пропагандой, аналитическими записками и антиэкстремистскими законами, а затем и в реальной жизни в ходе зачисток, арестов, терактов, судебных процессов и спецопераций. Но почему он конструируется именно так, именно здесь и именно сейчас? В статье «Ислам как политический фактор» («Ведомости» от 19.07.2015) уже говорилось о том, что терроризм – инструмент блокирования политической и экономической конкуренции элитами, превратившими государство в свой бизнес. Такие режимы имеют две внутренние точки опоры.
Первая – поддержка большинства, для обеспечения которой нужны деньги на социальные программы и хорошая пропаганда. А это медиа и лидеры общественного мнения, в том числе священнослужители.
Вторая – лояльность силовиков, для обеспечения которой тоже нужны деньги и возможность репрессий за инакомыслие. Интересы силовиков смыкаются с интересами религиозной бюрократии. Первые получают монополию на насилие под знаменами «сил света» и без правовых ограничений, вторые – монополию на истину.
Без ограниченного насилия, без управляемого терроризма «силам света» трудно оправдать свой произвол. Поэтому при наличии какой-нибудь ренты, нефтяных денег например, отношения между такими режимами и терроризмом часто складываются как симбиоз.
Но это когда терроризм домашний. А когда это война? Тогда все меняется – и террор, и раскол, и оппозиция из управляемых симулякров страшного змия могут вырасти в гражданскую войну. Как это может происходить? Примерно как в первой четверти ХХ в., когда вполне контролируемые охранкой террористические организации революционеров в контексте Первой мировой войны и при поддержке Германии погрузили страну в хаос.
Или как на юго-востоке Украины в 2014–2015 гг. Когда запущенная если не для реализации крымского сценария, то для торга с Киевом про федерализацию «русская весна» из спецоперации превратилась в кровопролитную войну, в ходе которой погибло больше 10 000 человек и несколько миллионов человек оказались в зоне гуманитарной катастрофы.
Джихад по понятиям
Для полевых командиров война и диверсии – это и миссия, и бизнес, и образ жизни. А справедливость – не цель, а девиз. И в Сирии, и на Северном Кавказе, и среди добровольческих отрядов Украины, и среди ополченцев Донбасса «люди войны» похожи друг на друга как братья. Но какие разные получаются истории.
Как только полевой командир, руководитель ДТГ или лидер террористической организации создает отряд, группу или террористическую сеть, тут же на первый план выходят проблемы снабжения, оплаты и рекрутинга. Экономически доброволец или джихадист – дешевый наемник, но ему все равно нужно платить деньги. При этом в разных институциональных условиях создаются разные вооруженные формирования.
Ибрагим Гаджидадаев, лидер гимринской диверсионно-террористической группы, убитый в Дагестане в 2013 г., был частью политической системы Дагестана, зависел больше от доступа к рынку насилия республики (плата за безопасность объектов электроэнергетики, рэкет крупных торговых организаций в Махачкале), чем от поддержки населения, поэтому и подчинялся законам этого рынка. Как и многие исламские вооруженные формирования 2000–2014 гг., группа Ибрагима Гаджидадаева в Дагестане институционально занимала место субъекта организованной преступности. И авторитет Ибрагима Гимринского мало чем отличался от авторитета крестного отца мафии. Он строился на жестокости, деловой хватке и финансовых ресурсах. Шариат в такой ситуации важен как позитивное право, а не как идеология.
Армия революции
Добровольческие батальоны на Украине, вроде батальонов «Днепр-1», «Донбасс», «Правого сектора», – одновременно и вооруженный авангард сторонников «революции достоинства» против прежде всего действующей бюрократической власти, и армия, воюющая против империи Путина, и частные армии олигархов вроде Игоря Коломойского, при ослаблении государства превращающихся в военных баронов. Присоединение Крыма к России, война на Юго-Востоке и беспрецедентное по активности волонтерское движение склоняют чашу весов в сторону формирования новых для постсоветского пространства вооруженных сил. Армии, за которой кроме государства, пока принадлежащего олигархам и бюрократам, стоят предприниматели, фермеры и простые горожане. Даже эмигранты – в Нью-Йорке украинцы, уехавшие давно и не собирающиеся возвращаться на родину, собирают сотни тысяч долларов в год на поддержку армии Украины. У каждого добровольческого батальона своя страничка в социальных сетях и свои группы поддержки, участники которых несколько раз в неделю привозят снаряжение и провизию прямо в расположение частей. Они практически стоят за спиной у каждого бойца. Такая армия одновременно делегирует командиров в политику и вмешивается в экономические конфликты, может стать своеобразным политическим стабилизатором и «гарантом конституции», а может войти в столицу и совершить переворот.
Батальоны как бизнес
Арсений Павлов («Моторола»), командир батальона «Спарта» в самопровозглашенной ДНР, мог бы оказаться на любой стороне конфликта – это дело случая. Но он стал соратником Стрелкова (Гиркина), врагом украинских добровольческих батальонов и первым полевым командиром в Донбассе, прицепившим камеру к шлему. Волонтерская поддержка для ополченцев в Донбассе никогда не была определяющей. Гораздо большее значение для содержания подразделения имели централизованные поставки, за которые может идти даже вооруженная конкуренция, а также контролируемые каналы контрабанды угля, металлолома, топлива, оптовая и розничная торговля, сборы коммунальных платежей, доходы с ломбардов и финансовых операций.
К военным баронам (обладателям армии, тюрьмы и права на убийство) в Донбассе можно относить не только таких командиров, как Ходаковский, командир бригады «Восток», или Гиви (Михаил Толстых). Но и квазигосударственные структуры, вроде МГБ, Национальной гвардии и бригады «Оплот» самого Александра Захарченко или подразделений министра по налогам и сборам Александра Тимофеева («Ташкент»). В итоге, во-первых, активная часть населения (предприниматели, специалисты, многие студенты и преподаватели) выехала, не поддерживает ополченцев и не влияет на них. Во-вторых, источники ресурсов ведут к неизбежной криминализации и администрации, и военных. И в-третьих, идейные сторонники Новороссии, те, кто мог бы стать мотором и сбора средств, и организации поддержки ополченцев, оттеснены за пределы политического пространства и в Донбассе, и в российских регионах. Бал правят дельцы и бандиты. Старания российских советников стимулировать государственное строительство, например, в ДНР пока успехом не увенчались. Напротив, некоторые «кураторы» оказываются втянутыми в борьбу за ресурсы на территории Донбасса.
Власть военных баронов Донбасса все же ограничена – во-первых, друг другом, а во вторых – необходимостью получать военную, организационную и финансовую поддержку из России. Поэтому ни один командир или милитаризованный чиновник не чувствует себя богом, как полковник Курц из «Апокалипсиса» Копполы. Война для них бизнес, а не религия. Поэтому никто не посягает на собственность семьи Виктора Януковича или партнеров Рината Ахметова.
Терроризм
Говорят, «когда мы достигли дна, снизу постучали». Это про запрещенную в России ИГИЛ и вообще про мозаику исламистских, умеренных, курдских и прочих отрядов в Сирии. «Домашний» терроризм и силовой бизнес превращаются в настоящую гражданскую войну, когда у режима-укротителя кончается сахар, чтобы кормить дрессированного зверя. И не важно, кто кого создал. ИГИЛ, получив возможность торговли углеводородами, как в воронку, втягивает все большие миграционные потоки из мусульманских регионов. В Сирию все чаще уезжают российские мусульмане прямо из Москвы, Санкт-Петербурга, ХМАО, ЯНАО – из регионов, куда будущие боевики-джихадисты или их родители мигрировали в поисках заработка, для учебы или спасаясь от преследований силовиков.
Из дагестанского села Нижнее Казанище, в котором зарегистрировано около 14 000 человек, уехало на заработки около 6000 человек. Отток, по информации жителей, усилился после того, как в 2004 г. районная администрация начала отбирать землю, оформленную на фермерские хозяйства, и передавать в аренду, в том числе под застройку. Судебные разбирательства затянулись. Из села от 30 до 40 человек (по разным данным) уехали воевать в Сирию. Большинство – прямо из ХМАО и ЯНАО (куда для заработков мигрировали сезонно или на постоянное место жительства до 5000 казанищенцев) или из Санкт-Петербурга, в порту которого на грузовиках работало несколько сотен выходцев из этого села.
Всего, по разным данным, из Тюменской области уехало в ИГИЛ более 100 человек. Столько же примерно добровольцев из этого региона повоевали добровольцами в Донбассе. Хорошо, если это не схема будущего противостояния.
Война России в Сирии против противников Башара Асада – даже если это просто символическая акция – переносит внутрь страны неограниченный террор. При этом, в отличие от войны с запрещенным в России «Имаратом Кавказ», события могут разворачиваться по всей территории страны. Силовики сейчас дразнят мусульман немотивированными репрессиями, но они исчезнут с улиц, когда станет опасно и обвалится бюджет. Это тот случай, когда гражданам придется рассчитывать на себя и отряды самообороны. А это погромы и, возможно, гражданская война.
Денис Соколов