Зачем люди идут на протестные акции и что они получают взамен
В первый день весны в Москве прошел многотысячный марш памяти Бориса Немцова, убитого в ночь на 28 февраля. Несмотря на некоторый спад общественного интереса к протестным акциям, в центр Москвы пришли более 20 тысяч человек. Кто эти люди? Что представляет собой протестное движение образца 2015-го года? Только ли смерть оппозиционного политика вывела их на этот марш? На эти и другие вопросы «Ленте.ру» ответил замдиректора Центра современной философии и социальных наук философского факультета МГУ Александр Бикбов, который последние несколько лет изучает протестную активность.
«Лента.ру»: Кто пришел на марш памяти Бориса Немцова?
Бикбов: Акцию 1 марта поддержало ядро гражданского движения, сложившееся за последние три года. Это люди, которые регулярно посещают протестные мероприятия, чтобы продемонстрировать свое несогласие с текущей политической повесткой. Большинство тех, кого мы проинтервьюировали, приходили на предыдущие митинги начиная с декабря 2011 года и собирались идти на марш в Марьино. А среди людей старше сорока немалая часть участвовали в уличных демонстрациях конца 1980-х и начала 1990-х.
Но пришли ли новые участники?
Пришли. И их участие представляет особенный интерес. Ведь гражданские акции проходят на фоне чрезвычайно агрессивной пропагандистской кампании, среди прочего направленной на шельмование протестного движения. Можно было предположить, что в такой обстановке притока участников не произойдет. Но среди наших собеседников оказалось несколько человек разного возраста, кто впервые в жизни вышел на уличную акцию. Не менее примечательно, что трое респондентов изначально не собирались идти в Марьино на антикризисный марш. Но после убийства Бориса Немцова, по их словам, было невозможно остаться дома. Оно стало для них таким же толчком, каким полутора годами ранее оказалось дело узников 6 мая. Мы помним, что простой расчет при арестах участников той акции 2012 года состоял в устрашении. Аресты должны было удержать людей от выхода на улицы, из опасения новых провокаций полиции и уголовного преследования. На деле, уже следующий митинг, в сентябре 2012 года показал: люди, которые прежде колебались и сочувствовали «издалека», присоединились к уличному протесту. То же произошло в минувшее воскресенье. И новые участники заявили, что готовы приходить снова. Это полностью развенчивает репрессивную логику. Оказалось, что демонстративное насилие и публичные нарушения этики способны привести в ряды гражданского движения новых участников.
Само протестное движение как-то меняется вслед за такими событиями?
На мой взгляд, здесь крайне важны два момента. Первый характеризует то, что не изменилось. А именно, общая численность уличных акций не снизилась с 2012 года, несмотря на громогласные заявления о конце протеста. Второй момент относится к политическому контексту, в котором сегодня разворачивается гражданская активность. В отличие от экспансионистской, «веселой» волны 2012 года, тревожный фон последнего года — это вооруженный конфликт на территории Украины. Его негативность отмечали практически все собеседники. Некоторые участники склонны рассматривать убийство Немцова в том же ряду.
Мотивы участников как-то изменились на этом фоне?
Если говорить о митингах 2011-2012 годов, тогда мотивы участия требовали более изощренных объяснений. Ведь абсолютное большинство становились активистами первого дня, то есть выходили на улицу впервые в жизни. В лучшем случае, после 20-летнего перерыва. Сегодня большинство участников уже имеют регулярный митинговый опыт. Тех, кто пришел на воскресный марш, можно разделить на два типа по их мотивации. Первые — те, кто ходил и продолжает ходить на митинги, так как их не устраивает целый комплекс действий и тенденций, которые они наблюдают сегодня в публичной сфере. Таких большинство. Вторые — люди, которые могли интересоваться происходящим и сочувствовать «издалека», но им недоставало некоего критического импульса для личного участия. 1 марта таким импульсом для них стало убийство Немцова, как для кого-то ранее — дело узников 6 мая или «антисиротский» закон.
Почему люди продолжают ходить на протестные акции, хотя очевидно, что власть не собирается выполнять их требования, а напротив, закручивает гайки, как это было с законом о митингах?
В самом деле, участники уже не ждут, что их услышат. Атмосфера высоких ожиданий, характерная для выступлений 2012 года, для многих утрачена окончательно. Однако есть несколько оснований, которые заставляют людей выходить на улицу даже в состоянии безысходности. О них говорили участники воскресного марша и предыдущих уличных акций. Особенно показательными в этом плане были шествия против аннексии Крыма и эскалации вооруженного конфликта на Украине. Во-первых, это желание продемонстрировать, что не все общество согласно с разжиганием насилия и с принуждением к искусственному, вынужденному единству. Второй сильный мотив так же отчетливо проявился в прошлом году, когда под сомнение было поставлено многолетнее чувство сопричастности судеб двух обществ — российского и украинского. В этот момент участники говорили, что невозможно терпеть пропагандистскую ложь. Да, большинство людей сегодня молчаливо выходят на митинги без веселых лозунгов и ярких плакатов, характерных для конца 2011-го, начала 2012-го годов. Но это молчание и есть их громкий ответ на пропаганду в официальных СМИ.
То есть мотивы преимущественно политические.
Не только.
Многим крайне важно желание вновь встретиться с единомышленниками, с людьми идейно и культурно близкими. Близкими по уровню образования, что тоже звучит в ответах все чаще. Это важный мотив. Уже первые митинги конца 2011 года позволили демонстрантам увидеть друг друга. Вдруг оказалось, что Москва, Петербург — это вовсе не злые и серые города, которые глядят на жителей волчьим взглядом, а сообщество образованных, дружелюбных, тонко чувствующих и переживающих людей, которые готовы что-то делать вместе. Тот факт, что шествие — место встречи единомышленников, остается очень сильным мотивирующим моментом гражданского участия.
Еще один неполитический мотив — поиск информационной свободы. Сегодня официальные СМИ обладают столь высокой монополией на информацию, что даже соцсети участниками шествия во многом воспринимаются как отдушина, но не полноценное пространство свободы. Возможность выйти на митинг — это в том числе поиск какого-то иного смысла, который был основательно стерт из официальных информационных источников за последние десять лет.
Теперь 1990-е выглядят уже не такими лихими и суровыми?
То, что происходило на марше памяти Немцова, во многом можно было назвать данью памяти 1990-м. Там были люди, которые до сих пор хранят верность убеждениям или чувствительности, сформировавшимся у них в 1990-е. Они помнят чувство открытости, свободы, помнят то время, когда могло реализоваться какое-то иное будущее России. Видимо поэтому участники воскресного марша, вспоминая Немцова и в целом ельцинский период, противопоставляли официозному мему «диких 90-х» собственные воспоминания о времени надежд и свободы. Это звучало во многих ответах. И даже те, кто пережил 1990-е как время разрухи и нищеты, вспоминают свободу и плюрализм мнений как определяющие характеристики того периода.
Однако единение и готовность что-то делать вместе как-то не распространяется дальше тех же самых митингов.
Характер этих акций — митинги по выходным, которые почти никогда не получают дальнейшего развития в повседневной активистской работе. Они не очень располагают участников к тому, чтобы впоследствии продолжать работу по изменению общества в своей профессиональной сфере или по месту жительства.
В наших интервью участники часто признают, что митинги не повлияли существенно на их привычный уклад жизни. Однако сам опыт участия оказывается для них не менее ценен.
Что же получили в итоге те, кто выходил на Болотную и Сахарова? Что дает им протестная активность?
Этот вопрос очень занимает меня в последний год. Еще на митинге в защиту узников Болотной, не говоря уже о марше против войны на Украине, участники акций делились чувством безысходности. Что же тогда может приносить такая форма активности, кроме чувства единения и встреч с единомышленниками? В воскресенье ответ на этот вопрос прозвучал в одной из реплик нашего собеседника: «Мы стали чувствовать себя более уверенно, перестали бояться высказываться открыто». То есть выход на улицу становится выражением чувства собственного достоинства, для которого нет иных доступных форм.
Эти чувства испытывают и те, кто не выходит пока на улицу, а сочувствует дома? На общество в целом эти митинги и шествия как-то влияют?
Хорошим индикатором того, что происходит в рамках новой волны гражданской активности и чувствительности, является участие в протестных акциях сотрудников проправительственных СМИ. Участие не профессиональное, а именно гражданское, в качестве частных лиц. Это происходило в 2011-2012 годах, это можно наблюдать сегодня. Они могут считать преувеличенной риторику отдельных ораторов, но признают, насколько велика важность того, что можно выйти на улицу и тем самым выразить свое несогласие. В воскресенье я беседовал с молодой сотрудницей одного государственного СМИ, которая первый раз пришла на митинг именно потому, что не могла молчаливо вынести убийства Немцова. В силу возраста она не застала Советский Союз и переход к новой России. Но фигура Немцова олицетворяла для нее подростковую свободу выбора, по-прежнему для нее ценную. Если журналисты, госслужащие, которые вынуждены глубоко цензурировать свое поведение, приходят на протестный митинг, значит, не все так плохо.
Важны ли для людей конкретные лозунги или они приходят за все хорошее?
Я бы сказал, что люди приходят против всего плохого. Среди участников нет консенсуса относительно социальных, экономических или политических требований. Их лозунги могут варьироваться от уже известного «Россия без Путина» до требования перераспределить доходы чиновников и депутатов в пользу сокращаемого финансирования медицины и образования. Чтобы участники могли определяться в своих социальных, экономических и политических требованиях, нужно время и серьезная экспертная работа. Но официальные спикеры оппозиции до последнего времени этой работы сторонились. Именно к маршу «Весна» впервые за три года была объявлена повестка, которая содержала социально-экономические требования. Но из-за траурного характера шествия эти требования снова были отложены в сторону.
Отложены не значит забыты. Возможно теперь протестное движение получит более широкое представительство, возможно, новый формат?
Этот вопрос не раз возникал в ходе гражданского протеста. Отталкиваясь от данных исследования, до самого недавнего времени я был склонен отвечать на него отрицательно. Не потому, что это невозможно в принципе. Дело в том, что сами участники нередко формулировали свои предпочтения и лозунги таким образом, что это исключало диалог между разными социальными группами. Эти различия и, прежде всего, социальное неравенство просто не были никак обозначены в протестной повестке. Более того, согласно интервью на митингах последнего года, одна из внутренних границ, которая разделяет российское общество, — это разрыв между теми, кто способен и не способен сопротивляться пропаганде.
Участники протестных акций склонны все чаще переводить его в противопоставление образованных и необразованных, демонизируя последних или даже называя их быдлом. Казалось бы, это имеет мало общего с политической повесткой митингов. Но именно здесь заложено одно из самых серьезных препятствий к тому, чтобы выстраивать связь между социальными требованиями всеобщего и справедливого экономического распределения, с одной стороны, и политическими требованиями честных выборов или демократизации режима, с другой. И все же, если спикеры, которые прежде избегали любой социальной проблематики, начинают интегрировать социально-экономические требования в повестку митингов, это означает, что в каком-то из возможных исходов социальные и политические требования могут быть согласованы. Не исключаю, что в дальнейших перипетиях нашей непростой политической жизни это сработает.
Какова роль лидера, того, кто призывает людей в очередной раз выйти на улицу?
Как показали уже интервью на митингах в 2011-2013 годах, для большинства участников фигура лидера не играла и не играет сколько-нибудь решающей роли. Достаточно, чтобы несколько персон, обладающих хорошей публичной репутацией, согласованно предложили время и место акции, а также согласовали ее с мэрией. Однако если такие персоны пытаются навязать свою частную повестку или начинают манипуляции в пользу любой из действующих политических сил, это вызывает решительное сопротивление гражданских участников. Многократно в интервью и в публичных дебатах участники уличных акций высказывали нежелание становиться разменной монетой политиков: «Мы не ради вас сюда выходим!»
Беседовал Роман Уколов
«Лента.ру»: Кто пришел на марш памяти Бориса Немцова?
Бикбов: Акцию 1 марта поддержало ядро гражданского движения, сложившееся за последние три года. Это люди, которые регулярно посещают протестные мероприятия, чтобы продемонстрировать свое несогласие с текущей политической повесткой. Большинство тех, кого мы проинтервьюировали, приходили на предыдущие митинги начиная с декабря 2011 года и собирались идти на марш в Марьино. А среди людей старше сорока немалая часть участвовали в уличных демонстрациях конца 1980-х и начала 1990-х.
Но пришли ли новые участники?
Пришли. И их участие представляет особенный интерес. Ведь гражданские акции проходят на фоне чрезвычайно агрессивной пропагандистской кампании, среди прочего направленной на шельмование протестного движения. Можно было предположить, что в такой обстановке притока участников не произойдет. Но среди наших собеседников оказалось несколько человек разного возраста, кто впервые в жизни вышел на уличную акцию. Не менее примечательно, что трое респондентов изначально не собирались идти в Марьино на антикризисный марш. Но после убийства Бориса Немцова, по их словам, было невозможно остаться дома. Оно стало для них таким же толчком, каким полутора годами ранее оказалось дело узников 6 мая. Мы помним, что простой расчет при арестах участников той акции 2012 года состоял в устрашении. Аресты должны было удержать людей от выхода на улицы, из опасения новых провокаций полиции и уголовного преследования. На деле, уже следующий митинг, в сентябре 2012 года показал: люди, которые прежде колебались и сочувствовали «издалека», присоединились к уличному протесту. То же произошло в минувшее воскресенье. И новые участники заявили, что готовы приходить снова. Это полностью развенчивает репрессивную логику. Оказалось, что демонстративное насилие и публичные нарушения этики способны привести в ряды гражданского движения новых участников.
Само протестное движение как-то меняется вслед за такими событиями?
На мой взгляд, здесь крайне важны два момента. Первый характеризует то, что не изменилось. А именно, общая численность уличных акций не снизилась с 2012 года, несмотря на громогласные заявления о конце протеста. Второй момент относится к политическому контексту, в котором сегодня разворачивается гражданская активность. В отличие от экспансионистской, «веселой» волны 2012 года, тревожный фон последнего года — это вооруженный конфликт на территории Украины. Его негативность отмечали практически все собеседники. Некоторые участники склонны рассматривать убийство Немцова в том же ряду.
Мотивы участников как-то изменились на этом фоне?
Если говорить о митингах 2011-2012 годов, тогда мотивы участия требовали более изощренных объяснений. Ведь абсолютное большинство становились активистами первого дня, то есть выходили на улицу впервые в жизни. В лучшем случае, после 20-летнего перерыва. Сегодня большинство участников уже имеют регулярный митинговый опыт. Тех, кто пришел на воскресный марш, можно разделить на два типа по их мотивации. Первые — те, кто ходил и продолжает ходить на митинги, так как их не устраивает целый комплекс действий и тенденций, которые они наблюдают сегодня в публичной сфере. Таких большинство. Вторые — люди, которые могли интересоваться происходящим и сочувствовать «издалека», но им недоставало некоего критического импульса для личного участия. 1 марта таким импульсом для них стало убийство Немцова, как для кого-то ранее — дело узников 6 мая или «антисиротский» закон.
Почему люди продолжают ходить на протестные акции, хотя очевидно, что власть не собирается выполнять их требования, а напротив, закручивает гайки, как это было с законом о митингах?
В самом деле, участники уже не ждут, что их услышат. Атмосфера высоких ожиданий, характерная для выступлений 2012 года, для многих утрачена окончательно. Однако есть несколько оснований, которые заставляют людей выходить на улицу даже в состоянии безысходности. О них говорили участники воскресного марша и предыдущих уличных акций. Особенно показательными в этом плане были шествия против аннексии Крыма и эскалации вооруженного конфликта на Украине. Во-первых, это желание продемонстрировать, что не все общество согласно с разжиганием насилия и с принуждением к искусственному, вынужденному единству. Второй сильный мотив так же отчетливо проявился в прошлом году, когда под сомнение было поставлено многолетнее чувство сопричастности судеб двух обществ — российского и украинского. В этот момент участники говорили, что невозможно терпеть пропагандистскую ложь. Да, большинство людей сегодня молчаливо выходят на митинги без веселых лозунгов и ярких плакатов, характерных для конца 2011-го, начала 2012-го годов. Но это молчание и есть их громкий ответ на пропаганду в официальных СМИ.
То есть мотивы преимущественно политические.
Не только.
Многим крайне важно желание вновь встретиться с единомышленниками, с людьми идейно и культурно близкими. Близкими по уровню образования, что тоже звучит в ответах все чаще. Это важный мотив. Уже первые митинги конца 2011 года позволили демонстрантам увидеть друг друга. Вдруг оказалось, что Москва, Петербург — это вовсе не злые и серые города, которые глядят на жителей волчьим взглядом, а сообщество образованных, дружелюбных, тонко чувствующих и переживающих людей, которые готовы что-то делать вместе. Тот факт, что шествие — место встречи единомышленников, остается очень сильным мотивирующим моментом гражданского участия.
Еще один неполитический мотив — поиск информационной свободы. Сегодня официальные СМИ обладают столь высокой монополией на информацию, что даже соцсети участниками шествия во многом воспринимаются как отдушина, но не полноценное пространство свободы. Возможность выйти на митинг — это в том числе поиск какого-то иного смысла, который был основательно стерт из официальных информационных источников за последние десять лет.
Теперь 1990-е выглядят уже не такими лихими и суровыми?
То, что происходило на марше памяти Немцова, во многом можно было назвать данью памяти 1990-м. Там были люди, которые до сих пор хранят верность убеждениям или чувствительности, сформировавшимся у них в 1990-е. Они помнят чувство открытости, свободы, помнят то время, когда могло реализоваться какое-то иное будущее России. Видимо поэтому участники воскресного марша, вспоминая Немцова и в целом ельцинский период, противопоставляли официозному мему «диких 90-х» собственные воспоминания о времени надежд и свободы. Это звучало во многих ответах. И даже те, кто пережил 1990-е как время разрухи и нищеты, вспоминают свободу и плюрализм мнений как определяющие характеристики того периода.
Однако единение и готовность что-то делать вместе как-то не распространяется дальше тех же самых митингов.
Характер этих акций — митинги по выходным, которые почти никогда не получают дальнейшего развития в повседневной активистской работе. Они не очень располагают участников к тому, чтобы впоследствии продолжать работу по изменению общества в своей профессиональной сфере или по месту жительства.
В наших интервью участники часто признают, что митинги не повлияли существенно на их привычный уклад жизни. Однако сам опыт участия оказывается для них не менее ценен.
Что же получили в итоге те, кто выходил на Болотную и Сахарова? Что дает им протестная активность?
Этот вопрос очень занимает меня в последний год. Еще на митинге в защиту узников Болотной, не говоря уже о марше против войны на Украине, участники акций делились чувством безысходности. Что же тогда может приносить такая форма активности, кроме чувства единения и встреч с единомышленниками? В воскресенье ответ на этот вопрос прозвучал в одной из реплик нашего собеседника: «Мы стали чувствовать себя более уверенно, перестали бояться высказываться открыто». То есть выход на улицу становится выражением чувства собственного достоинства, для которого нет иных доступных форм.
Эти чувства испытывают и те, кто не выходит пока на улицу, а сочувствует дома? На общество в целом эти митинги и шествия как-то влияют?
Хорошим индикатором того, что происходит в рамках новой волны гражданской активности и чувствительности, является участие в протестных акциях сотрудников проправительственных СМИ. Участие не профессиональное, а именно гражданское, в качестве частных лиц. Это происходило в 2011-2012 годах, это можно наблюдать сегодня. Они могут считать преувеличенной риторику отдельных ораторов, но признают, насколько велика важность того, что можно выйти на улицу и тем самым выразить свое несогласие. В воскресенье я беседовал с молодой сотрудницей одного государственного СМИ, которая первый раз пришла на митинг именно потому, что не могла молчаливо вынести убийства Немцова. В силу возраста она не застала Советский Союз и переход к новой России. Но фигура Немцова олицетворяла для нее подростковую свободу выбора, по-прежнему для нее ценную. Если журналисты, госслужащие, которые вынуждены глубоко цензурировать свое поведение, приходят на протестный митинг, значит, не все так плохо.
Важны ли для людей конкретные лозунги или они приходят за все хорошее?
Я бы сказал, что люди приходят против всего плохого. Среди участников нет консенсуса относительно социальных, экономических или политических требований. Их лозунги могут варьироваться от уже известного «Россия без Путина» до требования перераспределить доходы чиновников и депутатов в пользу сокращаемого финансирования медицины и образования. Чтобы участники могли определяться в своих социальных, экономических и политических требованиях, нужно время и серьезная экспертная работа. Но официальные спикеры оппозиции до последнего времени этой работы сторонились. Именно к маршу «Весна» впервые за три года была объявлена повестка, которая содержала социально-экономические требования. Но из-за траурного характера шествия эти требования снова были отложены в сторону.
Отложены не значит забыты. Возможно теперь протестное движение получит более широкое представительство, возможно, новый формат?
Этот вопрос не раз возникал в ходе гражданского протеста. Отталкиваясь от данных исследования, до самого недавнего времени я был склонен отвечать на него отрицательно. Не потому, что это невозможно в принципе. Дело в том, что сами участники нередко формулировали свои предпочтения и лозунги таким образом, что это исключало диалог между разными социальными группами. Эти различия и, прежде всего, социальное неравенство просто не были никак обозначены в протестной повестке. Более того, согласно интервью на митингах последнего года, одна из внутренних границ, которая разделяет российское общество, — это разрыв между теми, кто способен и не способен сопротивляться пропаганде.
Участники протестных акций склонны все чаще переводить его в противопоставление образованных и необразованных, демонизируя последних или даже называя их быдлом. Казалось бы, это имеет мало общего с политической повесткой митингов. Но именно здесь заложено одно из самых серьезных препятствий к тому, чтобы выстраивать связь между социальными требованиями всеобщего и справедливого экономического распределения, с одной стороны, и политическими требованиями честных выборов или демократизации режима, с другой. И все же, если спикеры, которые прежде избегали любой социальной проблематики, начинают интегрировать социально-экономические требования в повестку митингов, это означает, что в каком-то из возможных исходов социальные и политические требования могут быть согласованы. Не исключаю, что в дальнейших перипетиях нашей непростой политической жизни это сработает.
Какова роль лидера, того, кто призывает людей в очередной раз выйти на улицу?
Как показали уже интервью на митингах в 2011-2013 годах, для большинства участников фигура лидера не играла и не играет сколько-нибудь решающей роли. Достаточно, чтобы несколько персон, обладающих хорошей публичной репутацией, согласованно предложили время и место акции, а также согласовали ее с мэрией. Однако если такие персоны пытаются навязать свою частную повестку или начинают манипуляции в пользу любой из действующих политических сил, это вызывает решительное сопротивление гражданских участников. Многократно в интервью и в публичных дебатах участники уличных акций высказывали нежелание становиться разменной монетой политиков: «Мы не ради вас сюда выходим!»
Беседовал Роман Уколов